Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр

Странно, что леди Мария, во многих отношениях напоминающая монахиню, по вечерам любит петь, играть и танцевать и носит платье из богатых тканей. Ей нравятся яркие цвета и изобилие камней, и мне кажется, она похожа на принцессу. Но однажды вечером я слышу, как какой-то лорд бормочет у меня за спиной: «Она как разряженная набивная кукла». А в присутствии мужчин она всегда держится скованно и часто краснеет. И все же она не делает секрета из своего страстного желания выйти замуж и иметь детей. Она необыкновенно любит детей, и у нее много крестников, включая мою несчастную младшую сестру. Конечно, в двадцать девять лет леди Мария уже старая дева, ей уже поздно замуж. Да и король этого не допустит, я уверена. И хотя ее статус незаконнорожденной понизил ее цену на брачном рынке, матушка говорит, что она не хочет мужа из рода ниже королевского, а таких покупателей нет. Все-таки женщина должна иметь мужа, иначе ее будущее выглядит безрадостно.

Оттого леди Мария расточает любовь и подарки на своих младших родственников и крестников, и на меня в том числе, поскольку теперь я вошла в ее окружение. Она говорит, что я красивый, одаренный, воспитанный ребенок, и гладит меня по щеке. Мне ее жалко, но ее общество тяготит меня, и я чувствую себя скованно. Я не могу проникнуться к ней любовью, хотя всей душой того желаю.

В один из вечеров королева вызывает меня к себе и достает из ящика печатную книгу, в переплете из тончайшей кожи. Надпись на титульном листе гласит: Молитвы и размышления о Священном Писании, представленные милосердной и добродетельной Екатериной, королевой Англии.

— Вы это написали, сударыня? — от удивления я говорю шепотом.

— Да, — улыбается она. — А его величество одобрил.

Я гляжу на нее в изумлении. Чтобы женщина написала книгу, да еще такую, которую напечатали для всеобщего чтения, — это невероятно.

— Это чудо, — заявляю я.

— Это плод любви, — говорит она, — и если он принесет хоть малую толику утешения богобоязненным душам, я буду рада.

В комнату входит король, и хотя я привыкла к встречам с ним, его присутствие все-таки заставляет меня конфузиться и трепетать. Когда мы низко опускаемся в реверансах, я замечаю, что сегодня он неважно выглядит; у него серый цвет лица, хотя он кажется веселым.

— Оставь эти церемонии, Кэт. Смотрю, ты показываешь нашей племяннице свою книгу.

— Да, сир.

— И что ты об этом думаешь, Джейн?

— Я думаю, это чудо, ваше величество, что женщина обладает такой грамотностью, чтобы написать книгу.

— О нет, ее величество не пишет книг, — отвечает он, щуря глаз, — она прежде обсуждает со мной главные положения, а потом заимствует мои аргументы! Я осажден со всех сторон! Как же утомительно иметь жену-ученого!

— Это оттого, что я и не помышляю перещеголять вас знаниями, ваше величество, — со смехом возражает королева. — Я просто желаю проверить свои аргументы в беседе с далеко превосходящим меня богословом.

— Хм… — фыркает король. — Ты умеешь польстить.

Королева усаживается напротив у камина. Я стою, не зная, уходить мне или оставаться.

— Садись, садись, — говорит его величество, взмахом руки указывая мне на скамеечку.

— Не хотите ли вы, чтобы Джейн вам сыграла, сир? — спрашивает королева. — Она подает большие надежды.

— Ну что ж. Возьми-ка лютню, дитя мое. Что ты будешь играть?

Зная, что мне оказывают большую честь, я медлю:

— Что пожелает ваше величество.

— Играй, что ты знаешь лучше всего.

Я лихорадочно соображаю. Наконец я начинаю наигрывать, а король запевает высоким тенором:

Точно падуб, вечно зелен, не изменит цвета,

Так и я своей любимой верным остаюсь.

Пусть зимою взвоют ветры, падуб вечно зелен…

Когда песня заканчивается, королева хлопает в ладоши:

— Браво, браво вам двоим! Хороши и пение и музыка!

— Нравится тебе эта песня, Джейн? — спрашивает король.

— Очень нравится, сир.

— А тебе известно, кто ее написал?

— Я полагаю, что вы сами, ваше величество.

— Да чтоб тебя! — восклицает он. — Теперь я никогда не узнаю, что ты на самом деле о ней думаешь.

— Ах, но это великолепное сочинение, ваше величество! — восклицаю я.

Он улыбается, весьма довольный моей искренностью. И вдруг его улыбка исчезает, и широкое лицо угрожающе краснеет. Его руки беспорядочно молотят по воздуху, цепляются за горло, он кренится вперед со своего кресла, хрипя, как будто его душат.

Королева бросается к нему, с оцепеневшим от ужаса лицом, хватает его за плечи и пытается поднять.

— Силы небесные! — в ужасе шепчет она. — Джейн, помоги!

Я тоже вскакиваю, изо всех сил тяну его за одно плечо, но король такой тяжелый и огромный, что мы не можем поднять его, чтобы повернуть лицом к свету и убедиться, что он дышит. Вдруг он умрет? — спрашиваю я себя, да и королева, наверное, думает о том же: на ней лица нет от страха. Но он не умер, что подтверждает его слабый стон, так что я бегу за стражами, которые стоят у дверей. Вскоре моего внучатого дядю относят в постель и вызывают врачей.

Я вижу, как сильно обеспокоена королева, но она крепится и просит меня сыграть что-нибудь для поднятия духа, пока мы ждем вердикта врачей. Я играю, когда они входят, чтобы сообщить ей, что его величество перенес апоплексический удар, но уже пришел в сознание и может принимать лекарства. Ему отворили кровь, дабы из его тела вышли вредные жидкости, и моча у него тоже отходит. Теперь жизнь его, сообщают они, целиком в руках Божьих, и если он станет давать себе отдых и придерживаться простой диеты, он, возможно, полностью поправится.

Все увеселения при дворе отменены, и королева постоянно сидит у постели мужа, так как ее присутствие его приободряет. В болезни, скуке и отчаянии ему необходимо отвлекаться. Ничего не поделаешь — я должна вернуться домой. Я рада, что мой внучатый дядя выздоравливает от опасного недуга, но не могу не огорчаться — беззаботная жизнь подле доброй королевы закончилась, по крайней мере пока.

Я чувствую, что мне противно и страшно возвращаться домой.

Брэдгейт-холл, зима, 1545–1546 годы.

Король поправляется медленно. В сочельник он не выходил из своей спальни, а Святки — которые обычно при дворе отмечают шумно и веселятся в течение целых двенадцати праздничных дней — прошли очень тихо. Королева распустила своих замужних фрейлин по домам, так что сейчас я в Брэдгейте, где мы проводим Рождество.

Я беспокоюсь о королеве и однажды вечером у нас в спальне за кубком пряного вина делюсь своими опасениями с Генри.

— Она не просто сидит с королем, она спорит с ним по вопросам религии, — говорю я. — Некоторые из ее заявлений весьма противоречивы, но король как будто не замечает. По ее словам, ему нравятся такие споры, потому что служат упражнением для ума. Но я слышала, что католики при дворе, особенно епископ Гардинер и лорд-канцлер Райотсли озабочены тем, что королева заражает короля еретическими убеждениями.