Ангел за правым плечом - Дмитрий Лекух

Парню всего-то от силы месяца три будет, а он уже настолько умнее и тактичнее доброй половины моих знакомых, не к ночи они будь помянуты…

И что это за жизнь такая, сцуко, нелепая да абсурдная у вас, Данила Андреевич, получается?

– С Лидой мы не расстались, – лезу в пачку за сигаретой, потом мучительно начинаю повсюду искать хоть какую-нибудь зажигалку.

Сначала смотрю на столике, поднимая то одну, то другую лежащую на нем хреновину.

Ни фига.

Потом хлопаю себя изо всех сил по всем имеющимся в наличии карманам.

Роюсь в сумке.

Словом, веду себя крайне тревожно и неоправданно беспокойно, пока Инга, наконец, не бросает в меня своей пластиковой дешевкой и я все-таки кое-как от нее не прикуриваю.

– Лида от меня просто ушла, – говорю, наконец-таки выпуская струйку ароматного сиреневого дыма, – а это в отличие от «расстались», как ты понимаешь, действие совершенно одностороннее.

Инга пристально и тяжело смотрит мне прямо в глаза.

Я, хоть и с трудом, но все-таки как-то этот металлический взгляд выдерживаю.

Ей бы такими взглядами коней каких с Ярославки прессовать, – просто цены бы не было. Любой фестлайн их общака знаменитого проломила бы на раз к чертовой матери.

Она криво усмехается, отбирает у меня и медленно тушит дотлевшую до самых кончиков пальцев сигарету.

– Не гони, – морщится, – Дэн. От таких, как ты и мой Глеб, просто так не уходят, если вы сами этого не позволяете.

Я тихонько улыбаюсь и отрицательно мотаю головой.

– Ты, – говорю, – все-таки тоже не смешивай. С Али вы расстались, и, уверен, что это было хоть и глупое, но обоюдное решение. А Лида от меня именно что ушла, разные вещи, не находишь? Хотя, как потом выяснилось, это было как раз-таки очень даже и правильное действие, направленное исключительно на благо нашего с ней маленького и на фиг никому не нужного сообщества. Иначе бы мы, похоже, до сих пор друг друга мучили.

Инга поднимает домиком левую бровь, чешет кончик носа.

А я опять замечаю для себя, что именно это телодвижение мне не раз доводилось наблюдать, только в исполнении ее бывшего мужа.

– Ну а все-таки, почему? – спрашивает.

Я вздыхаю.

– Да все просто, – говорю. – Помнишь, как меня в драке гопота питерская поломала? Ну, когда я в больнице лежал и все не знали, буду я когда-нибудь из-за переломанного позвоночника своими ногами ходить или придется пожизненно на инвалидной коляске раскатывать?

Она кивает.

– Помню, разумеется, – кривится. – Такое разве когда забудешь? Ты ведь нам с Глебом все-таки не чужой.

Я тоже киваю, в ответ.

– Ну вот, – продолжаю, затягиваясь, – она ведь меня тогда, по сути, и выходила. Вместе с Глебом твоим, кстати. За что я ему до сих пор считаю себя по гроб жизни обязанным. Врачей искала, в том числе и через родителей своих. Там связи такие, что, боюсь, даже Али позавидует. Массажистов, психологов. Специалистов по спортивной медицине. А потом, когда я встал и пошел, вдруг выяснилось, что мы оба друг другу ну совершенно не интересны. Разве что в постели, но этого ведь явно недостаточно. А так…

Я тушу сигарету, потягиваюсь. Она молчит.

– А так, – продолжаю, – вообще ничего общего. Кроме моей благодарности и ее какой-то привязанности. Нет, конечно, могло бы чего-нибудь получиться, чего уж там. Если б у нас с ней было время и хотя бы немного терпения. Но ни того ни другого у нас, как выяснилось, и не было…

Вздыхаю, закуриваю.

Инга продолжает молчать и думать о чем-то своем.

Наверное, о Глебе.

А и – по фиг.

Мне тоже когда-то нужно выговариваться, я же живой человек, в конце концов, а не самодвижущаяся машина для решения чужих проблем.

– Так и жили, – продолжаю, скривившись, как после лимона, – вроде как бы и вместе, а на самом деле глубочайшим образом порознь. Время от времени залезая в общую постель с вполне себе низменной целью немного потрахаться. Это-то у нас как раз хорошо получалось, чего уж там. А потом нам ее родители сдуру подарили поездку в Куршевель на Новый год. Вот только я туда не смог отправиться из-за работы. Да и не сильно я люблю, если честно, такие компании. А она от скуки решила прокатиться, ну и встретила там этого своего нынешнего молодого олигарха. Такая вот, в сущности, простая и вполне себе банальная история.

Инга кривится, подливает в свой стакан еще виски из бутылки.

– А наша жизнь, Данька, – отхлебывает, – вообще очень банальная штука, с какой только стороны ни посмотри. И ты, я так понимаю, с тех пор один, да? И живешь, наверное, в пустой родительской квартире, так? Они же у тебя вроде где-то в загранке трудятся?

– В Испании, – киваю. – Отец там представителем работает. Ну и, я так понимаю, сам не теряется. Крутит там что-то такое с местной недвижимостью.

– Знакомо, – кривится Инга, – знаю я такой типаж. Там попосредничает, тут нужных человечков сведет, срубит слегонца комиссионные. Курочка по зернышку, как говорится. Да и хрен с ним, с этим твоим родителем, не мне его судить. Сам-то про себя что думаешь?

– А что мне тут думать-то? – удивляюсь. – У меня вроде как все нормально. Универ два года назад закончил, причем особо не запариваясь. От аспирантуры отказался, бикоз не интересно ни фига. Живу себе, по сторонам тихонько осматриваюсь. На работе тоже вроде все в порядке, без проблем каких-то особенных. Сейчас на Игоря – помнишь его? – месте сижу, редактором отдела информации. С деньгами, конечно, хотелось бы получше. Но кое-что есть, и мне этого кое-чего пока что вполне хватает. Да и в общем-то грех жаловаться. В моем возрасте пятерку грин в месяц мало кто имеет, к тому же вбелую, и еще с хорошими перспективами.

Она снова кривит большой, четко очерченный рот, морщит высокий чистый лоб и болезненно усмехается.

– Да я, – говорит, – в принципе, вижу, что все у тебя более или менее. И даже внутренне готова поверить, что все не более-менее, а прямо-таки очень даже и хорошо. Вот только ты мне скажи тогда, откуда у тебя такая тоска-то в глазах, а, мальчик?

И подливает мне в стакан еще виски, который я почему-то машинально выпиваю.

И, только допив до конца, давлюсь и фыркаю.

– А ты, – спрашиваю в ответ, – хоть раз нормального человека, у которого хотя бы время от времени не появляется эта вот самая тоска в глазах, видела?

Она тихо смеется.

– Нет, – говорит, – не видела. Только обычно это проявляется чуть попозже, годам эдак хотя бы к тридцати. А не в твоем счастливом постпубертатном периоде.

Теперь смеемся уже вместе, и я снова закуриваю.

– Гляжу, ты ничего, – говорю, отсмеявшись, оценивающе, – держишься.