Западня для Золушки - Себастьян Жапризо

— Знай он, кто я на самом деле, он просто все поменял бы местами, так что не притворяйся, что не понимаешь. Я хочу забыть Мики, вот и все.

— В том-то и дело, что, если б он все поменял местами, его замечательное рассуждение сей же момент бы и рухнуло. Не знаю, что он понимает под истерией, в самом крайнем случае я могла бы допустить, что Мики следовало бы немного подлечить, но ты-то была совершенно нормальна! Я никогда не видела тебя ни взбудораженной, ни бесноватой, какой бывала она.

— Но это же я замахнулась на доктора Дулена, я тебя ударила. Уж это-то верно!

— На твоем месте и в том состоянии, в каком ты была, это сделал бы, думаю, любой. Я вообще схватила бы железяку. И, несмотря на это, ты же покорно, даже не думая защищаться, снесла побои от психопатки, которая весит ни на грамм не больше твоего, и ходила потом добрую неделю с синячищами. И это ты, а не она!

Спустя два дня она объявила, что мы возвращаемся на мыс Кадэ. Близится день вскрытия завещания. Ей необходимо при этом присутствовать, так что мне придется пробыть несколько дней без нее, в компании с одной лишь служанкой. Она считала, что я еще не готова выдержать свою роль во Флоренции. На мысе Кадэ, где ремонт начали спустя две недели после пожара, только спальня Доменики оставалась еще непригодной для жилья. Там я буду вдали от всех и наверняка найду атмосферу, благоприятную для выздоровления.

По этому поводу между нами вспыхнула ссора — первая с того дня, как я отделалась от нее на одной из парижских улиц. Мысль о возвращении на виллу, где наверняка останутся следы пожара, да и вообще мысль о том, чтобы там выздоравливать, повергала меня в ужас. Как всегда, я уступила.

После обеда Жанна на час оставила меня одну на террасе гостиницы. Вернулась она уже в другой машине, не в своей, — в кабриолете «Фиат-1500», не белом, а голубом, — и сказала, что это моя. Она вручила мне документы на нее и ключи, и я попросила ее прокатить меня в ней по Ницце.

Назавтра мы выехали на Выступ и покатили по Тулонской трассе — она впереди в своей машине, я следом за ней в своей. В середине дня мы приехали на мыс Кадэ. Там нас дожидалась Иветта — она тщательно выметала строительный мусор, который оставили после себя штукатуры. Она не осмелилась сказать, что не узнает меня, — только разрыдалась и убежала на кухню, повторяя с выраженным акцентом южанки: «Бедный мир, бедный мир».

Дом был низкий, с почти плоской крышей. Снаружи его еще не до конца покрасили. Стена в той части дома, которую не тронул пожар, была в широких полосах копоти. Заново отстроили гараж и столовую, куда Иветта подала нам ужин.

— Уж и не знаю, по вкусу ли вам еще барабулька, — сказала она мне, — но я подумала, что вам это будет приятно. Как вам снова оказаться в наших дивных краях?

— Оставь ее в покое, — оборвала ее Жанна.

Я отведала рыбы и заявила, что она необычайно вкусна. Иветта слегка воспряла духом.

— Знаешь, Мюрно, тебе бы не мешало поучиться жить среди людей, — сказала она Жанне. — Не съем же я твою малышку.

Принеся фрукты, она склонилась надо мной и поцеловала в щеку. Она сказала, что не одна Мюрно за меня переживала. За эти три месяца дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь в Леке не поинтересовался, как у нее дела.

— А один парнек приходил прямо давеча, пока я убирала наверху. Ну, его-то вы, должно быть, привечали.

— Один кто?

— Парнек, ну, парнишка. Не намного старше вас. Года двадцать два, ну двадцать три. И, скажу я вам, стыдиться вам его не приходится. Хорошенький, как ангелочек, и пахнет от него так же приятно, как от вас. Мне это известно, потому что я его целовала, — ведь я его знала, когда он еще под стол пешком ходил.

— А Мики его знала? — спросила Жанна.

— Надо думать. Он не устает меня выспрашивать, где вы да когда приедете.

Жанна смотрела на нее с досадой.

— О, он точно придет, — заверила ее Иветта. — Он недалече. Работает на почте в Ла-Сьота.

В час ночи, лежа в комнате, которую в начале лета занимала Мики, я все еще не спала. Иветта вернулась в Лек. Незадолго до полуночи я слышала, как Жанна ходила по моей бывшей спальне, заглядывала в восстановленную ванную. Должно быть, проверяла, не осталось ли даже после работы следователей и штукатуров чего-либо компрометирующего.

После этого она улеглась в третьей спальне, в конце коридора. Я встала и пошла к ней. Лежа в белой комбинации на разобранной постели, она читала книгу под названием «Расстройства памяти» некоего Деле.

— Не ходи босиком, — сказала она. — Сядь или надень мои туфли. Кстати, у меня в чемоданах где-то должны быть шлепанцы.

Взяв у нее из рук книгу, я положила ее на столик и растянулась рядом с Жанной на кровати.

— Кто этот парень, Жанна?

— Понятия не имею.

— Что я такого говорила по телефону?

— Ничего, что могло бы помешать тебе заснуть. Опасным для нас он мог бы быть только в одном случае: если бы имел в своем распоряжении и телеграмму, и все наши переговоры. А это весьма маловероятно.

— Почта в Ла-Сьота большая?

— Не знаю. Завтра надо будет туда наведаться. А теперь иди ложись. К тому же совсем не обязательно, что телефонные сообщения проходят через Ла-Сьота.

— Тут есть телефон. Я видела внизу аппарат. Можно сейчас же и выяснить.

— Не валяй дурочку. Иди ложись.

— А можно я буду спать здесь?

В темноте она вдруг объявила мне, что есть кое-что другое, что должно обеспокоить нас куда больше.

— В ванной я обнаружила шведский ключ — вместе с кучей сгоревшего шмотья. Он был в глубине стиральной машины. И это не мой. Тот, которым я пользовалась в тот вечер, я выбросила. А этот ты, наверное, где-то купила, чтобы каждый день развинчивать стык.

— Я бы тебе сказала. И я бы от него избавилась.

— Не знаю. Я об этом не задумывалась. Я посчитала, что ты пользуешься ключом из инструментальной сумки «МГ». Как бы то ни было, следователи либо не заметили ключ, либо не придали ему никакого значения.

Спустя какое-то время я придвинулась к ней поближе — удостовериться, что она еще не уснула. В темноте я спросила у нее, почему она так привязалась ко мне с первого же дня в клинике — ну, в общем, не ради ли завещания она притворялась. Она не ответила, и я сказала ей, что изо всех сил хочу вспомнить, хочу помочь ей. Сказала, что мне очень нравится моя голубая машина и вообще все, что исходит от нее.

Она ответила, что уже спит.

В последующие дни я продолжала то, что Жанна называла «тренировкой». О своих успехах я могла судить по реакции Иветты. По многу раз на день она повторяла: «Ах, вы совсем не изменились!»

Я старалась быть живее, энергичнее, неистовее, потому что Жанна иногда пеняла мне за то, что я слишком вялая. А то скажет: «Прекрасно, моя снулая рыба, еще немножко в том же духе — и отправимся вместе на панель в Южную Америку. Французские тюрьмы — не самое веселое местечко».