Самозванец - Теодор Мундт

– Откуда тебе это известно?

– Дорожные кареты снова отправлены в каретный сарай, багаж распакован, прислуга опять нанята.

– А что говорят по поводу причин, заставивших француза так быстро отказаться от своих планов?

– Относительно этого я буду иметь честь доложить завтра. Вся эта история еще не расследована мною хорошенько, а я никогда не говорю чего-либо без оснований.

Старый Эрлих вздумал уверять меня, будто посол просто предполагал совершить увеселительную прогулку. Ну, да меня не проведешь.

Куафер закончил свое дело и ушел, почтительно раскланявшись по всем правилам изящного тона.

Лахнер радостно забегал по комнате.

– Бретейль не уезжает! Это следствие моего появления на общественной арене под личиной майора Кауница. Вот как быстро сказалась государственная польза моего переодевания.

Вскоре явился посыльный и подал ему письмо.

Лахнер с живейшим интересом принялся рассматривать конверт. Он был из шелковистой бумаги и благоухал дорогими духами. Все это, вместе с почерком, вселило в него убеждение, что письмо писала женщина.

Он нетерпеливо разорвал конверт и первым делом кинулся к подписи, а прочитав ее, воскликнул:

– Однако! Это превосходит самые смелые мечты и надежды! Боже, что за дивная женщина!

Он пламенно приложился к тому месту, где было написано «Эмилия фон Витхан», и стал читать письмо, гласившее:

«Меня до такой степени измучили тревога и сомнение, что я потеряла всякую власть над собой и не могу собрать надлежащим образом свои мысли, поэтому боюсь, что данное письмо покажется Вам странным и малопонятным. Великодушнейший человек! Вы, не зная меня, дали отпор моему оскорбителю, тогда как тот, которого привязывают ко мне самые священные узы – узы жениха, – предательски оставил меня на посмеяние. До последнего дыхания своего я буду помнить Ваше великодушие и бесстрашие. Вы настоящий мужчина, Вы рыцарь, так как не можете дать в обиду женщину, даже такую, на которой, хотя и незаслуженно, тяготеет общественное презрение.

Если Вы действительно не верите позорящим меня слухам, то, наверное, исполните ту просьбу, с которой я обращаюсь к Вам теперь.

Откажитесь от дуэли, барон. На что Вам этот поединок? Вы только поставите на карту свою жизнь, а для чего? Чего Вы добьетесь этим? С глубокой горечью я должна признать, что поруганную честь моего имени не восстановить острием шпаги.

Отношение всего общества открыло мне вчера глаза. Я – пария; я отвержена и никогда более не решусь показаться среди этой холодной, бесконечно строгой знати. Завтра рано утром я исчезну из Вены, и никто не узнает, куда я скроюсь: Эмилия мало жила, но так много страдала… Жила!.. Как грустно звучит прошедшее время, когда вспоминаешь, что мало, очень мало лет прожито… Много ценностей оставляю я после себя: верную подругу, нежно любимого дедушку, именье, которое я полюбила, как родину, и слуг, называвших меня своей матерью… И к числу покидаемых драгоценностей я причисляю также и того чужого… но нет, не чужого, а нового человека, взгляд и смелый поступок которого неизгладимо запечатлелся в моем сердце…

Да благословит Вас Бог! Я позволяю себе послать Вам свои часы в воспоминание о несчастной Эмилии, которая безнадежно гибнет под тяжестью суровой, несправедливой судьбы…

Еще раз умоляю Вас: откажитесь от дуэли с Ридезелем. Этот господин имеет дурную репутацию бретера; он задирает всех и каждого, полагаясь не только на свое искусство, но и на разные недостойные уловки. Еще недавно он ранил на дуэли одного поляка-ротмистра, и тот вскоре умер от заражения крови, хотя рана была очень незначительной. Злая молва уверяет, что шпага Ридезеля была отравлена. Я не осмелюсь утверждать, что это непременно так и было, но какая честь, какая заслуга драться с человеком, о котором ходят подобные слухи?

Еще раз позволю себе засвидетельствовать Вам сердечнейшую благодарность преданной Вам

Эмилии фон Витхан».

– Что это еще за ересь! – воскликнул Лахнер. – Такая милая женщина хочет отказаться от света? Ну уж нет, этого я не могу допустить… Нет, сегодня же после дуэли я повидаюсь с нею и переговорю. Ловкости Ридезеля я нисколько не боюсь, особенно теперь, когда мне необходимо жить, чтобы добиться моей дивной Эмилии. Это придаст мне силы, ловкости и изворотливости вдесятеро…

Вернулся Зигмунд и принес ему визитную карточку Левенвальда, на которой было написано:

«В половине двенадцатого на эспланаде перед Шотентором. Обнимаю.

Твой Л.».

– Однако, – воскликнул Лахнер, – уже одиннадцать! Прикажите сейчас же запрягать.

Молодой еврей не двинулся с места: он тревожно искал что-то по всем карманам.

– Бог отцов и дедов моих! – испуганно произнес он наконец. – Неужели я потерял ее?

– Кого «ее»?

– Записку.

– От кого?

– От Фрейбергера.

– Где ты видел его?

– Только что, на улице. Ему было очень некогда, и он тут написал несколько слов на вырванном из записной книжки листочке, но куда я сунул этот листок, вот вопрос! А, да вот она!

Он подал Лахнеру записку, в которой было написано:

«Господин барон, сегодня в девять часов я зайду за Вами. Осторожность!

Ф.».

«Черт знает что такое, – недовольно подумал Лахнер. – Из-за этого мне придется отказаться от визита к баронессе Витхан, а это совершенно невозможно. Но, с другой стороны, я не могу опоздать к назначенному часу, так как, очевидно, речь идет о чем-то важном…»

Тут ему доложили, что карета готова.

Лахнер отправился к Шотентору, где его уже ждал аккуратный Левенвальд. В карете рядом с командиром сидел другой мужчина, в котором Лахнер узнал полкового врача Гинцеля.

Левенвальд предложил лжебарону пересесть к нему в карету, и они быстро покатили к Бригитенау.

Когда подъехали к ресторанчику, носившему название «Охотничий домик», они убедились, что Ридезеля с секундантами еще не было.

– Что же, давайте выпьем пока по стаканчику вина, – предложил Левенвальд, – в небольшом количестве вино подействует возбуждающе, оно придаст тебе, Артур, энергии и изобретательности, да и тело не будет так стыть на морозе.

Лахнер, улыбаясь, ответил, что столь благородный напиток, как вино, ни в каких количествах не может помешать ему, а потому он с удовольствием выпьет. Вообще он держался на редкость спокойно и хладнокровно. Он шутил по поводу перевязок, раскладываемых доктором на столе, и его лицо даже не дрогнуло, когда в комнату вбежал Зигмунд с докладом, что вдали показалась быстро мчавшаяся карета.

– Ну, Артур, – сказал Левенвальд, – я вижу, что ты непременно одолеешь своего противника. Ты спокоен, как герой. Говорят, что Ридезель часто пускается на различные финты. Если ты заметишь это, то спокойно отскочи назад и будь уверен, что я разделаю его тогда на все корки, как поступают с шулерами, которых ловят на передергивании.