Жена из России - Ирина Лобановская

У родителей всегда должны быть тайны прошлого…

Животные, о которых непрерывно твердили Кончита и Хуан, появлялись в доме на нервной почве. Едва Берт начинал волноваться и бурлить, он моментально стряхивал стресс, покупая нового живого и молчаливого друга.

Зная отношение обеих жен ко всякого рода живности, Берт держал весь свой любимый зверинец на даче у моря, где рядом стоял летний домик мамы Берты. В случае необходимости она никогда не отказывалась присмотреть за зверьем и всех накормить.

Мама любила дачу и, несмотря на холодные пронизывающие ветра с моря, часто жила в летнем домике. Сейчас на даче у Бертила поселились, как правильно говорил Хуан, две милые персидские кошки и три собаки — афганская борзая, колли и сенбернар. Кроме того, там недавно появились два хомячка, пара волнистых попугаев и аквариум с рыбками.

Против рыбок выступила даже мама Берта.

— Им нужно тепло, — резонно заметила она. — А здесь все время ветер и сырость от воды. Правда, ты купил хороший аквариум с подогревом… И все-таки я боюсь за их существование.

— Не бойся, ма, — успокоил Бертил. — В моих стенах приживается любая животинка.

Они действительно там всегда приживались. Может, их устраивала атмосфера дома, может, сам хозяин, может, что-то еще… А Берт смотрел на них, гулял с ними, играл… Забавлялся.

— Для тебя это — просто развлечение, — укоряла когда-то Эллен, — а для меня — дополнительная нагрузка и нелегкий труд. Их нужно кормить, поить, мыть, стричь, их нужно выгуливать… Я не могу отпустить их резвиться на берег без присмотра. А если они покусают соседей?

Берт задумчиво качал головой.

— Нет, не то… Ты неправильно на них смотришь! У них стоит учиться жить. Они живут по законам природы и естества, которые куда ближе к истине, чем наши, выстраданные и вымученные разумом, зачастую ни на что не способные.

— Ты сомневаешься в разуме и его возможностях? — язвительно интересовалась Эллен.

И Бертил тотчас выпадал из бессмысленного и пустого спора.

Но Хуан был прав: Берт нуждался в жене, любящей и понимающей животных.

Письма из России продолжали идти одно за другим. С подписью: "Ваша Маша". Хотя на английском "ваша" и "твоя" звучат одинаково. Исправно летели в Москву и послания из Стокгольма.

Наконец Бертил понял, что пришла пора увидеться. В конце концов, промчалось немало времени: сколько можно еще читать и писать по-английски и рассматривать фотографии?!

Русская женщина по имени Маша рассказала в своих письмах о себе все. Ну, конечно, не все, так вообще не бывает, но довольно много и искренне. В отличие от нее Бертил остался скрытным: ни точного указания возраста, ни информации о двух женах, ни упоминания о двух сыновьях. Почему? Он не задумывался над этим вопросом. Просто на всякий случай. Жизнь давно приучила его к замкнутости, отучив с помощью жен разговаривать да еще заставив провести долгие годы вдали от родных… Впрочем, в эти дали он сам всегда стремился, бесконечно уставая крутиться среди обычной береговой и городской жизни, чужой и странной, необъяснимой изначально и не ставшей ни на миллиметр понятней с течением лет. Наоборот, все запутывалось круче и сложнее.

Берт ничего до сих пор не знал о любви. Как ни странно… Не понимал, что это такое в действительности. Он постоянно чувствовал себя крайне неуверенно на земле, среди людей, и все время рвался уйти, уплыть, улететь… Куда? Это не имело никакого значения. Но моря и океаны явно оказались устойчивее и сохраняли его хрупкое равновесие.

О своем твердом решении поехать, наконец, в Россию Бертил сообщил маме Берте. Она стояла у окна, внимательно глядя на сырой осенний, уже почти зимний берег. Мама очень любила свой летний домик у моря.

— Мне кажется, ты пытаешься превратить любовь в ремесло, — задумчиво сказала мама. — А это абсолютно разные вещи… Прости, если я ошиблась… И лезу совершенно не в свое дело…

Бертил ничего не ответил. Мама, как всегда, права: он увлечен какими-то странными, неопознанными кадрами сновидений, которым нет места в этом мире, и которые он все время, непрерывно пытается трудоустроить. А они хотят оставаться такими же, как прежде, безработными…

Нужно было сказать что-нибудь приличествующее случаю…

— Не отвечай, не стоит, — заметила мама, по-прежнему неподвижно стоя у окна. — Не изобретай ничего обязательного. В жизни необязательно все… Кроме ее самой. Даже если ты самоубийца и имеешь на этот счет прямо противоположное мнение. Я надеюсь, что мальчики не потащатся за тобой в Россию. Им это вовсе ни к чему. Какая-то массовая зараза. Эта страна стала чем-то вроде инфекции, бациллы. Только непонятно какой болезни.

— Ну да, — согласился Бертил. — Тем более, что Хуан уже таскался в Испанию. Никакого толку!.. Одни расстройства… Хотя Кончиту нельзя ничем огорчить…

— И здесь ты тоже ошибаешься, — сказала мама. — Впрочем, это уже теперь совершенно неважно… И потом, лучше дурная женщина, чем никакая… Хотя ты тоже думаешь иначе. Когда же ты едешь? И как?

— Сначала в Прибалтику, — радостно сообщил Берт. — Там я оставлю машину и отправлюсь дальше поездом.

Он представил себе любимые Таллинн и Ригу, своих друзей-моряков, там живущих, и обрадовался уже по-настоящему. Ну, когда еще ему выпадет шанс их всех увидеть? Может быть, никогда… А проездом в Россию он повидает всех сразу…

— Знаешь, сынок, — сказала мама Берта, — у каждого мужчины обязательно бывает в жизни своя Моника Левински. Бедный Билл! Я всегда его очень жалела и переживаю за него до сих пор. Совсем не значит, что твое личное дело дойдет до суда, где присяжным уже сунули под нос грязное платье. Вовсе нет! Просто каждый обязательно споткнется на какой-то своей собственной, личной Монике. Уж поверь мне!

Берт удивился: почему ма вдруг вспомнила злосчастную Монику? Но ничего не сказал. Он представлял себе Россию.

Они молча вышли из подъезда и повернули к вокзалу. По-прежнему неслышно капал дождь, фонари охотно сдались в плен ночи и уже почти дотлели, не дотянув до утра. Предельно услужливая темнота прятала двоих слишком старательно.

— Жена… — пробормотал Вовка. — Дура… Родилась дочка… И моей законной крале моча, видно, в голову бросилась… Я, вопит, назову ее Беатриче! Совсем ошалела! Какой загс зарегистрирует? Но она пробьет что угодно! Ладно, говорю, пусть решится по-твоему. Если ты последний ум потеряла, называй, как хочешь, я все равно Наташкой звать буду…

Маша засмеялась.

Володя неожиданно шагнул вперед и загородил Мане дорогу. Задумавшаяся подмосковная тишина с любопытством прислушалась и сгустилась вокруг них нехорошей чернотой.

— Длиннушка… — возбужденно, но не слишком уверенно начал он, — я не ждал тебя… Не думал, не вспоминал… Прости, но это правда!.. Но раз уж ты сама приехала… Я не могу и не хочу тебе ничего обещать… Пожалуйста, останься… Мне трудно что-нибудь объяснить, но одновременно очень сложно тебя сейчас отпустить… Во, моржа какая! Я не спрашиваю тебя больше ни о чем, и о твоем непонятном приезде тоже… Это неважно… Да, я женат — но это не конец света! Ты, вероятно, снова собираешься замуж — но это поправимо! У меня начинает задумываться одна мысль… Мы обязательно что-нибудь придумаем… Пойдем обратно, мышонок…