Корпорация "Винтерленд" - Алан Глинн

А этот запах!

Жгучая смесь чего-то с чем-то. Определенно можно сказать лишь о присутствии в ней туалетной воды, возможно, сигар и… то ли ополаскивателя для рта, то ли жвачки.

— Джина?

Она кивает.

— Да, я вас слышу, — произносит она, — но принять это… не могу.

— Ну что ты будешь делать! — восклицает Нортон. — Почему мы живем в такое долбаное время, что людям во всем видится преступный заговор? Твой брат вел машину пьяный. Тебе этого мало?

Джина продолжает смотреть на него не отрываясь.

Мало для чего?

Руке уже конкретно больно.

Ноги касаются перил.

Так проходит несколько секунд, затем Нортон неожиданно отступает и тянет ее за собой.

— Здесь опасно, — произносит он, — ты слишком близко к краю подошла.

Он резко отпускает ее, отходит.

Джина оглядывается — сердце бьется как сумасшедшее — и смотрит на город, раскинувшийся внизу. Картинка постоянно меняется, она подобна калейдоскопу, — от этого у Джины начинает кружиться голова. Только сейчас приходит на ум: здесь ничего не стоит потерять равновесие.

Она отворачивается от города и видит, что Нортон уже прошел половину пути до лифта.

Она идет за ним.

В лифте оба молчат.

Джина прикрывает глаза.

Она в недоумении: что с ними всеми творится? С Нортоном, с сестрами? Почему она их так бесит? Мишель с Ивон еще можно понять: они пока не готовы к таким разборкам, и фиг с ними. А Нортон? Ему-то чего бояться? Чем это может угрожать его драгоценному бизнесу? Отрицательным пиаром, если вскроется связь между этим убийством и бандитской заказухой?

Лифт останавливается, и Джина открывает глаза.

А что, если ее подозрение, теория, как угодно назовите, подтвердится?

Что, если связь все-таки есть?

Они молча пересекают атриум и выходят из здания.

А что, если связи все-таки нет?

Они возвращаются в офисный вагончик, оставляют там каски и спецодежду.

На улице Джина всеми силами старается не вынести наружу резкую смену настроения; вежливо благодарит Нортона за экскурсию по зданию.

Он что-то бурчит в ответ.

У машины он спрашивает, не нужно ли ее куда-нибудь подвезти. Джина отвечает, что нет, потому что она живет тут же, на набережной, только ближе к центру, и с удовольствием пройдется.

Нортон медлит.

— Извини меня за эту сцену, — произносит он, — просто… все это выбило меня из колеи.

— Конечно, о чем вы говорите, я все понимаю.

— Мне просто кажется… дай ему возможность упокоиться с миром.

— Ну да.

Он кивает и садится в машину. Джина смотрит, как он выруливает к платному мосту Ист-Линк.

Она прикусывает нижнюю губу.

Люди гибнут на дорогах каждый день.

Неужели так и есть? Неужели он прав?

Почему бы и нет?

Она переходит на другую сторону, идет теперь по тротуару вдоль реки. Застегивает куртку, чтобы ветер не доставал.

Но может, поговорить еще раз с Терри Стэком — так, для очистки совести?

Перспектива, конечно, сомнительная.

Джина шагает по набережной и время от времени бросает взгляд на темные воды Лиффи. От них на душе становится еще смурнее. Река выглядит так, будто готовит сюрпризы — все неприятные, будто хмурые волны могут в любой момент подняться, посмеяться над гранитными берегами и со свистом захлестнуть ее.

Сразу за платным мостом Нортон съезжает на обочину. Прикладывает руку к груди, делает несколько глубоких вдохов.

— О боже! — отчетливо произносит он.

Роется в кармане куртки. Находит таблетницу, выстукивает два наролета.

О боже!

Это невероятно! Он чуть было не вытолкнул ее за ограждение, чуть было не…

Он встряхивается.

В жизни Нортон не совершил ни единого акта насилия, во всяком случае впрямую… но черт возьми…

Это было б так легко!

И так безумно! Причем по ряду причин. Во-первых, обязательно нашелся бы кто-нибудь глазастый: рабочий из толкавшихся сзади, оператор крана, да мало ли кто. А во-вторых, даже если бы свершилось чудо и никто бы ничего не заметил, сама идея третьей смерти внутри одной семьи породила бы массу кривотолков и ненужных вопросов. Уже не говоря о буче в прессе.

Но самое ужасное — это кошмарное чувство! Длившееся всего пару секунд, пока он держал Джину за руку. Сильнейшая эмоция, острое желание убить.

Как будто по венам потекла энергия в чистом виде.

О боже!

И он еще будет заливать про контроль над страстями!

У Нортона трясутся руки.

Ясное дело, у него и в мыслях ничего подобного не было, он же не сумасшедший. Просто она… она дико упрямая.

Он почесывает грудь. Дышать по-прежнему трудно.

Неужели он смог бы?

Он вспоминает дочь Патрисию, живущую в Чикаго. Они с Джиной примерно одного возраста. Пытается представить ее вместо Джины у ограждения; пытается понять, повторится ли кайф.

Не повторяется.

Он весь горит. Смотрит на себя в зеркало заднего вида.

Снова заводит машину.

Действие наролета застает его на Стренд-роуд; он постепенно успокаивается и понимает: дело не в том, способен он или нет толкнуть человека в объятия смерти, а в том, насколько близко в очередной раз он подошел к порогу саморазрушения.

Теперь надо хорошенько все осмыслить. В сущности, Джина ничего не знает. Она лишь рассуждает, причем довольно бессистемно. Ищет ответы. Расстроена. Скорбит.

Нортон включает компакт-диск.

Думает, что смерть брата связана с заказным убийством племянника. Но этой связи ей не отыскать. Считает, что брат не сел бы пьяным за руль, но полиция зафиксировала уровень алкоголя в его крови, и против этого не попрешь.

Получается: несмотря на очевидное — и, очевидно, наследственное — упрямство, в конце концов Джине придется угомониться.

Нортон проезжает перекресток Меррион-Гейтс, поворачивает направо и отправляется обратно в город.

Но надо быть с ней начеку. Пусть Фитц за ней присмотрит — спокойствия ради.

Руки постепенно расслабляются.

Играет божественный трек — интермеццо из…

Черт возьми, как же его! На обложке еще было написано!

Да, надо звякнуть Фитцу.

Он проезжает Ар-ди-эс[36]и снова вспоминает о Патрисии. Она то ли администратор, то ли куратор; то ли в музее, то ли в галерее — короче, в чем-то таком, художественном: он не очень в курсе. Домой она приезжает нечасто. Несколько лет назад у них с матерью вышла размолвка. Из-за… из-за… опять-таки он не помнит деталей.