Половина неба - Станислав Львовский

Мы вышли на крыльцо.

— Есть у тебя сигарета?

— Есть, конечно. — Я сдернул целлофан с последней московской пачки. — А вот завтра придётся что-то уже придумывать. Отвезёшь меня в магазин?

— Конечно. Как тебе на Cape Cod, расскажи.

— Знаешь, это одно из самых невероятных мест в мире. Кажется.

— Ну вот. А мы туда за грибами ездим.

— Грибы видел, да. Таких не бывает. У вас хорошо очень, ты знаешь?

— Спасибо тебе.

— Нет, правда. У меня много знакомых уехало, друзей, я иногда, про некоторых, не мог понять, зачем это. Потому что есть люди, которые явно для жизни в этой стране появились на свет. А про некоторых — про тебя, например, — это непонятно. А вот когда я вижу всё это, я понимаю, кажется. И тут уже неважно, что ты говоришь — вот работа-дом, работа-дом, неважно, что рецессия, что Лизка почти не говорит по-русски. Это какая-то такая жизнь, которой вот у меня никогда не будет, я где-то давно эту возможность проебал — дом, дети, собака, Рождество, стариться вместе, танцевать под какую-нибудь «What are you doing the rest of your life» на собственной серебряной свадьбе. Или на золотой даже.

— Ты же понимаешь, что это тоже имеет свою цену.

— Я понимаю. И она, наверное, большая. И я не уверен, что я бы хотел заплатить эту цену. И что я могу её заплатить. Проблема в том, что у меня уже никогда не будет такой возможности.

— Ну почему? Тебе тридцать лет, в этом возрасте по здешним понятиям даже жениться ещё рановато.

— Я три раза уже пробовал жениться, да? И не в возрасте дело. В чём-то другом.

— Тебя это мучает?

— Меня всё мучает, ты же знаешь.

Она не продолжила шутку, а погладила меня по голове — быстрым, коротким движением, почти украдкой, потом поискала, куда деть окурок, я взял его, коснувшись пальцами пальцев, пальцы дрогнули, я выдержал и это, не придвинулся к ней, не сделал шаг. Несколько секунд медленно проплыли между нами.

— Какие мы всё-таки хорошие зайчики, а? — сказал я с горечью.

— Ага.

Поднялся ветер, и светящиеся happy ghosts чуть-чуть тренькали о стену дома. Я докурил молча, а она смотрела на меня — тоже молча.

— Папа? Привет. Да, всё в порядке, я в Бостоне. У вас всё хорошо? Ну как сказать, через неделю, скоро уже. Нет, из Нью-Йорка, из JFK. Послушай, у меня вопрос. Вот помнишь, была такая болгарская пластинка — «Лучшие вокалисты джаза», что-то такое? Ага. Да. Если тебе не трудно — посмотри, пожалуйста, на какой стороне там песенка Синатры — «What are you doing the rest of your life» — и какая по счёту, а? Я подожду, конечно. Третья. Вот мне казалось, что то ли третья, то ли четвёртая. Нет, низачем. Я вспомнил просто. И ещё скажи, я правильно помню, что там какая-то цветастенькая обложка, яркая? Спасибо тебе большое. Да, я позвоню ещё, обязательно. Нет. Встречать не надо. Маме привет. Пока.

Утро — это передача «Опять двадцать пять», полчаса шуток и песенок, которые с возрастом кажутся всё менее смешными и к четырнадцати годам в целом начинают раздражать. Утро — это овсянка, чай (тёмно-вишнёвая заварка в стеклянном чайнике, бутерброд с сыром, темнота за окном, дождь, ветки, не опоздать в школу). Первый урок — русский язык, крохотная дама Дина Ивановна. Началось с того, что никаких анекдотов (женский и мужской голоса — наперебой) не было, а были новости, — все уже начали привыкать постепенно к тому что новости становились чуть ли не интереснее всего остального, медленно становились собственно новостями, небывалое дело.

Отец сидел за столом, у приёмника, ручка громкости вывернута почти на максимум, я поморщился, — и это были никакие не голоса, а самый обычный «Маяк». Овсянка булькала на плите в маленькой кастрюльке. Из ванной мне был довольно хорошо слышен голос Горбачёва, как-то странно, непривычно подрагивающий: «Поскольку мы соглашаемся заняться глубокими сокращениями ядерных вооружений, то мы должны создать такое положение, при котором не то, что фактически, но даже в мыслях не должно быть сомнений в том, что другая сторона захочет поколебать стратегическую стабильность, отойти от договоренности. Стало быть, мы должны иметь уверенность в сохранении бессрочного характера договора по ПРО». Я выдавил пасту из тюбика и посмотрел в зеркало.

Первое воспоминание о говорившем было такое: я иду по Калининскому Проспекту, — теперь Новому Арбату, — зимой или ранней весной, а он двигается на висевшем в начале проспекта цветном экране — чуть ли не единственном в городе. Звука нет, только изображение, генеральный секретарь, очень молодой по меркам генеральных секретарей, открывает и закрывает рот перед микрофоном, и некоторые квадратики на экране неисправны, не горят. Так они и гасли в последующие годы, до самой последней, чёрнобелой августовской вспышки: расстёгнутая рубашка, растерянный взгляд, трап в свете софитов, — а потом погасли насовсем. Экран сняли в начале девяностых.

Советской стороной было предложено 50-процентное сокращение стратегических наступательных вооружений как по носителям, так и по боеголовкам всей стратегической триады — межконтинентальных баллистических ракет, баллистических ракет на подводных лодках, а также бомбардировщиков. В целях достижения компромисса мы выразили готовность в рамках соглашения значительно уменьшить количество тяжелых баллистических ракет и их боеголовок, которые составляют предмет особой озабоченности США. Нам удалось прийти к компромиссу по этому вопросу.

Дина Ивановна, учительница русского языка, что Вы думали в это утро, под эти самые новости? Вспоминали своё детство и корзину пшёнки, выменянную мамой на пару золотых серёг? Смотрели на внучку? — или память снова подводит меня, добавляя взрослым лишнего возраста? Через год вы поправите меня: эта строчка у Гумилёва звучит не так — и я пойму, что вы-то, в отличие от меня, прочли расстрелянного белогвардейца давным-давно, просто хранили его под спудом проверенных тетрадей с сочинениями, между страниц старого учебника по литературе. О чём вы думали? О том, что, может быть, наконец, всё закончится и войны не будет, не станет оправдания у вечной нищеты — «только бы войны не было»?

Учитывая интересы европейских государств, советский Союз предложил полную ликвидацию ракет средней дальности СССР и США в европейской зоне. При этом ядерные вооружения Англии и Франции остались бы вне наших договоренностей. По этому вопросу нам удалось прийти к соглашению.

Павла Георгиевна, учительница географии с пучком седых волос, член партии бог весть с какого года, а что насчёт Вас? Что вспомнили вы? Выпускной сорок первого года? Ваську, который писал-писал вам письма, а потом вдруг перестал, и Вы только через двадцать пять лет узнали, что он и двух месяцев не прожил после того июньского утра? Товарняк на Белорусском вокзале, из которого в июне, в июне, наконец вывалился Ваш отец, — счастливый, небритый, худой как скелет, его тепло, и глаза, и голос? Или тех, кто через три недели его снова забрал посреди ночи, чтобы дать ему 25 лет за КРТД — и больше Вы никогда уже его не видели?