Пленники - Гарегин Севиевич Севунц

— Не бачу, — пожал плечами Оник.

Немец выхватил из его рук узелок, подошел к окну, развязал:

— О, яйки!

Он бережно выложил на стол два десятка яиц, а соль и сухари снова завязал в узелок и сунул в руки Онику. Должно быть, в уплату за яйца вручил несколько сигарет и сказал:

— Форт!

Это означало: можешь идти!

На земле бывают большие и маленькие несчастья; теперь для Оника самой большой бедой было бы, если фашист не сказал ему это «форт». Конечно, гитлеровец мог, оставив узелок в покое, вежливо предложить: «Посиди-ка здесь, мне необходимо поговорить с тобой». Э, ясно, какой разговор мог быть между ними!..

Хорошо, что пришлось отделаться только испугом. Все-таки после этого случая Онику не захотелось оставаться в селе. Опыт показывал, что там, где стояли немцы, лучше не задерживаться: жители боялись принимать незнакомых людей, над головой у всех постоянно раскачивалась петля. Нужно идти. Сухари есть, соль есть.

Когда он шел с узлом женщины на плече, был расчет, что его примут или за брата или за мужа ее и не остановят. Женщина была украинкой. Если бы и задержали, она заговорила бы на своем языке, выручила бы. Но офицер подозвал почему-то именно его.

Стараясь держаться как можно незаметнее, Оник вышел из села. И вдруг снова увидел эту женщину. Как бы ожидая его, она сидела на обочине дороги перед открытой корзиной и подкреплялась. Заметив Оника, радостно замахала рукой:

— Выпустили? Ох, как я напугалась за вас! Уж очень злым показался он.

— Доводилось видеть более злых, чем этот, — усмехнулся Оник, усаживаясь рядом с женщиной. — Кое-что да оставил мне.

Он развязал платок, где были сухари и соль.

— А что у вас было?

— Два десятка яиц.

— Ну, не огорчайтесь — яички я запасла. Возьмите, очень прошу! Ведь скоро буду дома. Эти консервы тоже берите…

Женщина радушно угощала всем, что у нее было. И среди разговора вдруг протянула Онику руку:

— Давайте познакомимся: меня зовут Галина.

— А меня — Оник.

— Оник? Запомню. Я хорошо запоминаю имена. Когда учительницей работала во Львове, так в своем классе не только всех учеников, но и родителей знала по именам. А класс не маленький был. Что теперь? Закрыли школу, здание забрали под казарму. Когда встречала кого-нибудь из своих ребят на улице, готова была расплакаться. И они плачут… А что я могла поделать? Дрожала всякий день: вот придут, вот схватят… Муж мой в армию ушел, могли узнать. Ну, я и решила уехать к матери. Там мне никто ничего не скажет.

— А я был в вашей Яблоневке. До войны…

— Правда? В таком случае вам надо снова побывать там, погостить у нас.

— С удовольствием! Только долго оставаться не могу: у меня назначена встреча с товарищами в другом месте.

— Ну, хоть отдохните с дороги денек-другой.

Была уже ночь, когда они добрались до железнодорожного полустанка. В темноте белело что-то похожее на торговую палатку. Постучали в дверь. Женский голос испуганно спросил изнутри:

— Кто там?

Они переглянулись, и по безмолвному уговору, ответила Галина:

— Двое прохожих! Не пустите ли переночевать?..

Женщина забормотала что-то про себя, потом сказала:

— Не знаю, — что вы за люди?

Но поговорив с Галиной, она в конце концов смягчилась. Однако в дом впустила только учительницу:

— Ах, с вами мужчина? Нельзя! Пускай переспит на дворе.

Галина попробовала уговорить ее:

— Ведь холодно на дворе, замерзнет.

Женщина не слушала.

— Ну, — мужчина не замерзнет!..

Галина отдала Онику узел с одеялом:

— Что делать? Как-нибудь переспите тут…

— Ничего, — отозвался Оник. — Я ее понимаю: сейчас война, любому встречному нельзя доверять. Пересплю и на дворе — это не так плохо, бывало хуже. Я тут под окнами устроюсь.

Оник улегся на завалинке, накрылся одеялом и вскоре заснул.

Рано утром они снова пустились в дорогу и к полудню пришли в Яблоневку.

Вероятно, Онику жилось бы неплохо у матери Галины, но он вскоре понял, что ему небезопасно оставаться в деревне. Его тут многие знали. До войны, когда их воинская часть стояла неподалеку, Оник частенько бывал по делам в Яблоневке и сдружился со многими ребятишками. Иногда, на досуге, он выстраивал их в шеренгу и проводил «учения»: «Ha-лево! На-пра-во! Шагом марш!..» — Ребятишки в селе хорошо знали «дядю Оника». Всякий раз, когда он появлялся, молодые его друзья кричали еще издалека: «Дядя командир, дядя Оник пришел!..» Напрасно рассчитывал Оник, что его — заросшего бородой и в штатском платье — не узнают. Его узнали сразу.

Когда он шел с Галиной по улице, один из ребятишек, вглядевшись, радостно заорал:

— Дядя командир, дядя Оник!..

Ноги Оника приросли к земле. Он похолодел: на середине улицы в толпе женщин стоял немецкий солдат, Услышал или нет? Видимо, услышал: повернулся, взглянул на Оника и — продолжал разговор с женщинами.

Галина шепотом спросила:

— Разве вы командир?

Не успел он ответить, как другой мальчишка завопил еще громче:

— Дядя командир!..

Казалось, для детей ничего не изменилось в этом мире.

— Надо уходить, Галя, — сказал Оник. — Перейдем на другую улицу.

Прямо от ее родных он отправился в Чертково. Он шел и думал, что и там ему будет, пожалуй, не лучше. Здесь на каждом шагу его подстерегают всякие беды, гонения и преследования. Кусок хлеба он, без сомнения, получит везде, но съесть его, не оглядываясь, — вряд ли сможет.

2

Михаил Вербицкий — украинец с польской фамилией до войны работал слесарем в небольшой местной мастерской. Заболев грудной жабой, он оставил работу и жил в Черткове полусельской, полугородской жизнью. У него были две коровы, свинья, куры и приусадебный участок, который обрабатывали они вдвоем с женой.

До войны Оник часто бывал в доме этого человека, сблизился с его семьей.

Война грянула, как гром среди ясного неба. Полк, стоявший в Черткове, получил приказ и той же ночью отправился на фронт. Вместе с полком ушел и Оник.

Вербицкий с женой не раз вспоминали своего армянского приятеля: где-то он, что с ним? И вот, однажды вечером, когда они сидели за ужином, в окно постучали. Вербицкий, открыв дверь, остолбенел:

— Каким чудом, Оник?.. Добро пожаловать, заходи!

Оник подробно рассказал друзьям обо всем, что с ним приключилось.

— Ну, что ж, — заканчивая разговор, сказал Вербицкий, — живи у нас, покуда придут твои товарищи, там подумаем.

Два дня Оник никуда не выходил. Он пытался заняться работой по дому, но все-таки время ползло необычайно медленно. Видя, что Вербицкий