Когда король губит Францию - Морис Дрюон

Дофин сидел во главе почетного стола, одесную его Карл Наваррский, ошуюю – Жан д’Аркур. Наследник престола был в синем переливчатом одеянии из брюссельского сукна; на голове у него красовалась шапочка того же сукна, богато расшитая жемчугом в форме листочков. Я вам еще не успел описать наружность его высочества дофина... Сам длиннющий, плечи широкие, но костлявые, лицо тоже длинное, большой нос с горбинкой, взгляд, не разберешь, то ли внимательный, то ли мечтательный; верхняя губа тонкая, нижняя мясистая, подбородок срезанный.

Кое-кто утверждал, хотя установить это трудно, что он похож на своего предка Людовика Святого, который тоже был очень высок и чуть сутулился. Во французской королевской семье среди полнокровных здоровяков время от времени появляются вот такие, как дофин.

Кухонная челядь, чинно выступая, вносила одно блюдо за другим, и сам дофин указывал, на какой из шести столов его подать, отдавал таким образом особую честь каждому своему гостю – то графу д’Этампу, то сиру де ла Ферте, то мэру Руана, и все это делалось с большим достоинством и учтивостью, сопровождалось улыбкой либо жестом руки, правда, только левой руки. Ибо, как я вам уже говорил, правая рука у него была отекшая, багровая и причиняла ему немало страданий, потому-то он и старался двигать ею как можно меньше. Поиграет с полчаса в шары, и рука тут же раздуется. Ох, для государя это большой недостаток... Ни охотиться, ни воевать. Отец даже не скрывал, что презирает сына за эту его немощь. Как, должно быть, завидовал бедняк дофин всем этим сеньорам, которых он сейчас угощал, все этим сирам де Клер, де Гравиль, дю Бек Тома, де Мэнмар, де Бракмон, де Сент-Бев или д’Удето – этим здоровякам рыцарям, уверенным в себе, шумным бахвалам, гордящимся тем, что так ловко орудуют палицей или мечом. Должно быть, он даже толстяку д’Аркуру завидовал, который при его многопудовых жирах мог и норовистого коня объездить, и быть опасным турнирным бойцом; но особенную зависть пробуждал в его душе сир де Бивилль, своего рода знаменитость, вокруг которого, стоило ему только появиться в обществе, тут же собирался кружок слушателей, кои требовали рассказов о славном его подвиге. Да-да, тот самый... и до нас тоже его слава дошла... Так вот, единым взмахом меча он перерубает турка пополам на глазах короля Кипра. Правда, передавая этот эпизод, он с каждым разом чуть-чуть увеличивает силу удара. Скоро он будет уверять, что вместе с турком перерубил заодно и его лошадь.

Но вернемся к дофину Карлу. Он знает, этот юноша, к чему обязывает его высокое рождение и титул, знает, что родился он по воле Господней, дабы занять указанное Провидением место, стать выше всех людей, и что ежели переживет своего отца, то станет королем. Знает, что будет управлять как суверен целым государством; знает, что будет представлять собою Францию. И ежели он в глубине души скорбит, что Господь, вознеся его столь высоко, не дал ему одновременно и крепость, что помогла бы ему легче нести бремя власти, он тем не менее знает, что обязан возместить свою телесную слабость обходительностью, внимательным обращением с другими людьми, обязан зорко следить не только за выражением своего лица, но и за своими словами, не снимать маски благожелательности и уверенности, чтобы не позволить никому забыть, кто он таков, приобрести таким путем величественные повадки государя. А это не так-то легко, когда тебе всего восемнадцать и еще еле-еле пробивается бородка!

Надо сказать, что его начали натаскивать на роль правителя еще с самого раннего детства. Было ему всего одиннадцать лет, когда его деду, королю Филиппу VI, удалось наконец выкупить у Юмбера II Вьеннского Дофине. Таким образом, как бы отчасти восполнялось поражение при Креси и потеря Кале. Я вам уже рассказывал, как долго пришлось вести эти переговоры... Ах, не рассказывал, а я думал... Стало быть, вы хотите знать об этом деле во всех подробностях?

Ну так вот. Дофин Юмбер был преисполнен тщеславия и в той же мере отягощен долгами. Ему не терпелось продать часть своих владений, но при том лишь условии, что в кое-каких уступаемых им областях будет продолжать править он сам, а его Генеральные штаты останутся независимыми. Поначалу он решил сговориться с графом Прованским, королем Сицилии, да заломил непомерную цену. После чего он обратился к Франции, и вот тут-то мне поручили вести с ним переговоры. По первому соглашению он уступал корону Дофине, но только после своей кончины... единственного своего сына он потерял... и будьте любезны выдать ему часть денег, это двадцать тысяч флоринов, наличными! Остальные ему выплачивались как пожизненный пенсион. С такими капиталами он мог жить в свое удовольствие. Но, вместо того чтобы расплатиться с долгами, он растратил все, что получил, отправившись в поисках ратной славы сражаться с турками. А когда кредиторы насели на него, пришлось ему продать и последнее – другими словами, право на корону Дофине. В конце концов он согласился и на это, потребовав взамен еще двести тысяч флоринов и двадцать четыре тысячи ливров ренты, но продолжал разыгрывать из себя этакого гордеца. На наше счастье, друзей у него не оставалось.

Это как раз я, могу со всей скромностью признать, нашел путь к соглашению, не ущемив чести ни самого Юмбера, ни его подданных. Король Франции не присвоит себе титула дофина Вьеннского, его будет носить старший внук короля Филиппа VI, а затем старший сын этого внука. Таким образом, жители Дофине, бывшие до сих пор независимыми, вроде бы и останутся таковыми, коли у них будет принц, который станет править только ими. По этой причине наследник французского престола Карл, получив жалованную грамоту в Лионе, всю зиму 1349-го и весну 1350 года пробыл в своих новых владениях. Кортежи, приемы, празднества. И повторяю, было ему всего только одиннадцать лет. Но ребенок наделен удивительным талантом входить в любую роль, и посему наш Карл привык, что встречают его в городах восторженными кликами, что при появлении его все склоняются перед ним в поклоне; привык восседать на троне, на ступеньки которого слуги торопливо кладут шелковые подушки, чтобы ноги принца не болтались в воздухе; привык принимать вассальные присяги от сеньоров, с важным видом выслушивать жалобы городов. Всех он поражал своим достоинством, любезностью, той разумностью, с какой он задавал свои вопросы. Люди умилялись: ребенок, а такая серьезность. На глаза старых рыцарей и их престарелых супруг навертывались слезы, когда это дитя заверяло их в своей любви и дружбе, хвалило их заслуги и заявляло им, что рассчитывает на их верность. Любое, даже самое пустяковое слово правителя становится предметом долгого обсуждения, так как тот, к кому оно обращено, сразу приобретает вес. Но если правитель этот еще совсем мальчик, правитель в миниатюре, чего только не накрутят вокруг его самой обыкновенной фразы! «В такие годы притворяться не умеют!» Да нет, он притворялся и даже, как все мальчишки, находил удовольствие в этом притворстве. Притворяться сочувствующим каждому, хотя бы тот глядел на него волком и щерил зубы; притворяться, что рад полученному презенту, даже если ты получил уже точно такие же презенты от четырех предыдущих посетителей; притворяться, что ты всевластен, когда городской совет приносит тебе жалобу, что не так, мол, взимается дорожная пошлина или затянулась какая-то общинная тяжба... «Ваши права будут восстановлены, если против вас поступили несправедливо. Я потребую произвести самое тщательное расследование». Слишком скоро он уразумел, что решительный тон, каким он требует произвести расследование, благотворно действует на жалобщиков, а его самого, в сущности, ни к чему не обязывает.