Повседневная жизнь Версаля при королях - Жорж Ленотр

Вскоре выяснилось также, что сотне швейцарцев[94] уже выдали просторные, расшитые золотом голубые плащи; в них они обычно сопровождали короля, если тот ехал к войскам. Из отпусков в свои полки отозвали легкую кавалерию. Никак нельзя было обойтись и без главного конюшего, чья должность была преимущественно военной: когда король вступает в покоренный город, конюший скачет впереди, держа королевскую шпагу, «покоящуюся в чехле синего бархата, усеянного золотыми лилиями». Тревожится и тот, кого теперь по праву можно именовать императором:[95] кто же будет ему крахмалить манжеты и жабо, если он отказался брать слугу?

В Большой и Малой конюшнях царит смятение: никакого приказания к ним пока не поступало. В ведении Большой — курьерские и боевые кони; Малая распоряжается исключительно «личными лошадьми» Его Величества. Неужто к вящему унижению этих служб собираются обойтись без них?

Беззаботно к царящей во дворце великой суматохе относится, кажется, только мажордом — принц Конде; правда, ему только восемь лет. Но его заместитель граф Шароле принял события гораздо ближе к сердцу: он решительно заявил, что король просто-напросто не имеет права двинуться в путь без мундшенков и мундкохов![96] Людовик XV, который не умел сказать «нет», уступил без борьбы. И вот все камергеры, все мундкохи, и вообще все те, кто обслуживал королевский стол — а их такое несметное множество, что всех и не припомнишь, — приведены в боевую готовность.

Теперь, борясь за право сопровождать монарха во Фландрию, приходит в волнение дипломатический корпус. Австрийский посол настолько разгорячился, что не дождавшись просимого разрешения, велел готовить свои экипажи к отъезду. Таким образом, оказались «задействованы» еще две конюшни; взнузданы полторы тысячи коней; каждый из двенадцати назначенных в поход пажей получает в свое распоряжение коня в красном с золотом чепраке, пистолет и шпагу, посеребренную для пажей из Малой конюшни, позолоченную — из Большой.

Включившись в общую суматоху, военный министр сумел переплюнуть всех: он отдал приказ приготовить в дорогу «большое количество столового белья и мобилизовать сорок поваров».

Наконец выяснилось, что двинуться в путь собирается большой отряд священников и капелланов. Епископ Суассонский пакует багаж; увязывают саквояжи также два приходских священника и исповедник короля, отец Перюссо, не говоря уже о неизбежных церковных служках, певчих, скрипачах и ризничих.

Со своей стороны, Людовик XV, все еще воображая, что ускользнет из Версаля незамеченным, примеряет доставленные на почтовых из Сент-Этьенна военные доспехи: кирасу, шлем, наручи; в продолжение военной кампании все это будет храниться у главного аркебузьера.

Отъезд, столь долго державшийся в тайне, должен произойти в ночь со второго на третье мая…

* * *

Как всякий солдат, которому предстоит подвергнуть свою жизнь опасным случайностям войны, Людовик, покидая дом, еще и еще раз окидывает взором милые сердцу предметы и испытывает глубокое волнение. Он целует сына, маленького дофина; он прощается с королевой, извиняясь перед нею, что «из экономии» не берет ее с собой; но повидать на прощание дочерей он отказывается, опасаясь «чрезмерной взаимной растроганности».

Спать этой ночью он не ложится. Глубокая, важная тишина царит в замке. В три часа утра, еще раз обведя долгим взглядом комнату, король, крадучись, проникает в капеллу и замирает, распростершись в молитве; затем выходит во двор и садится в поджидавшую его карету.

В окружении двадцати гвардейцев, одиннадцати почтовых карет, фургона и походной кухни королевский экипаж минует золоченые ворота и удаляется по направлению к Ла Мюэтт,[97] где Его Величеству предстоит прослушать мессу. Следом за королем трогаются в путь отряды из Малой конюшни, двадцать четыре гвардейца из ведомства Прево,[98] потом королевская стража, потом конные латники, потом кавалеристы, потом сотня швейцарцев, потом ларец с королевскими сокровищами, потом служба гардероба, потом Большая конюшня, мажордом, мундшенки и мундкохи…

Как все и полагали, прекрасная герцогиня де Шатору тоже торопится присоединиться к этой весьма внушительной армии обслуживающего персонала.

Вот как происходил у бедного короля его «тайный» отъезд в поход, отъезд «безо всякого церемониала и абсолютно без свиты»!

Лет двадцать тому назад вместе с одним офицером, изучавшим историю Мориса Саксонского,[99] я прошелся по местности, где в 1745 году была одержана победа при Фонтенуа.[100]

Представьте себе поле размером не более эспланады перед Дворцом Инвалидов: передовые линии англичан и французов были разделены, как рассказывает Вольтер, расстоянием в пятьдесят шагов. Офицеры обеих армий приветствовали друг друга, потом все замерли в ожидании. И вот тогда-то прозвучал прославленный диалог между лейтенантом наших гренадеров графом д’Отерошем и капитаном английских гвардейцев Чарлзом Хаем: «Господа французы, стреляйте первыми!»

В тот раз мой спутник, руководствуясь планом баталии, отвел меня туда, где, как достоверно известно, стоял лорд Хай, а сам он сыграл роль лейтенанта д’Отероша. Мы обменялись знаменитыми репликами.

Когда мы сошлись, он объяснил, что в те времена преимущество принадлежало тому из противников, кто сумел дольше не стрелять: стрелявший первым из-за необходимости долго перезаряжать ружья оказывался на какое-то время беззащитным. Поэтому офицеры вынуждены были всячески сдерживать свои полки, остерегать их от спешки, и подавать личный пример хладнокровия. Именно поэтому, заметив, что его солдаты нервничают, англичанин и крикнул нашим: «Ну, стреляйте же!» На что французский командир не без резкости парировал: «Ни за что! Стреляйте сами!» И с той, и с другой стороны это была не любезность, а военная тактика.

Жаль, если так все и произошло на самом деле. Мне милее традиционная версия: в ней гораздо больше того, что можно назвать «войной в кружевных манжетах».[101]