Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк

Сегодня, разглядывая фотографии этих женщин, можно подумать, что они безвкусно одеты и непривлекательны, и это простительно. В самом деле, трудно заподозрить красавицу в женщине с тусклыми, давно не мытыми волосами, разделенными на прямой пробор, в платье, скрывающем нижнюю часть тела каскадом ниспадающих юбок. Есть фото Ла Баруччи, на котором у нее даже не обнажены плечи, и кажется, будто она оделась на похороны. Но в середине XIX века вкусы были совсем не нынешние, да и мужчины, если угодно, с их зализанными прическами, козлиными бородками и сигарным амбре были не такими уж притягательными.

Современник Ла Баруччи, плейбой, граф де Мони, дает описание, которое объясняет, почему Берти так стремился с ней познакомиться: «Взгляд ее больших темных глаз был тяжелым и пронзительным, но в то же время томным; широкие ноздри подрагивали, как у породистого скакуна; у нее был похотливый рот, выпуклые груди, длинная тонкая шея, пышное тело, статное, с гибкой талией; и, выше среднего роста, она обладала грацией королевы…» Такое впечатление, что Мони отшвырнул перо в сторону и бросился на женщину.

Есть известный анекдот про первую встречу Берти с Ла Баруччи в 1867 году. Представить ей Берти и его брата Аффи взялся французский герцог Аженор Грамон, любимчик Наполеона III, печально известный донжуан и – как бы невероятно это ни прозвучало – бывший французский посол в Ватикане.

Видимо, Грамон вызвал Ла Баруччи на встречу с английскими принцами и был очень раздосадован, когда она явилась с опозданием на сорок пять минут (хотя Берти, наверное, привык ждать женщин, если вспомнить пресловутую непунктуальность его жены). В свое оправдание Ла Баруччи задрала платье, показывая всем, что не потратила эти сорок пять минут впустую, выбирая нижнее белье. Под слоями юбок она была совершенно голой.

Странно, но Грамон, кажется, решил, что встреча не удалась; впрочем, сам Берти наверняка был в восторге от такой раскованности. Когда французский герцог сделал Ла Баруччи выговор, она лихо ответила: «Но вы велели вести себя правильно с Его Высочеством. Я показала ему лучшее, что есть у меня, и это было бесплатно». Эти слова, должно быть, эхом пронеслись по парижским театральным коридорам и кафе, и репутация итальянки взлетела до небес, что привлекло к ней еще больше богатых клиентов. Что же до Берти, то он уже был в ее списке.

По глупости эта история не закончилась грубоватым анекдотом, потому что Берти оставил письменное свидетельство своей связи с итальянской проституткой. После того как Ла Баруччи умерла от туберкулеза в 1871 году, ее обедневший брат пригрозил, что продаст интимные письма Берти на аукционе в Париже или перешлет их в Лондон, чтобы вызвать там скандал. Берти отправил во Францию переговорщика и поначалу подумывал о том, чтобы упечь строптивого братца за решетку, но в конце концов заплатил 6000 франков (пяти-или шестилетний заработок парижского рабочего) за двадцать писем, бездумно подписанных «А. Э.». Относительно новый игрок в мире прелюбодеяния, Берти, видимо, не знал в ту пору, что парижские тайны не должны выходить за пределы Парижа.

В его защиту следует сказать, что для Берти это была первая полноценная экскурсия по топким заводям парижского адюльтера. Неудивительно, что он наткнулся на островки зыбучих песков. Многие французы, как и несчастные любовники Нана, забывали об осторожности и нередко попадались в ловушку дам demi-monde, «полусвета», мягкого, но коварного подбрюшья Парижа.

Однако, помимо дурной привычки подписывать письма к проституткам, Берти, кажется, усвоил много чего другого, приобретая первый парижский опыт. По свидетельству французских писателей того времени, в конце 1860-х он стал почти завсегдатаем парижского полусвета, создавая каталог часто посещаемых мест, многие из которых были модными просто потому, что туда ходил он.

Француз по имени Джеймс де Шамбрие, оглядываясь в старости на Париж Наполеона III, назвал Берти ce Parisien de Londres – «этот парижанин из Лондона». «Мы видели, как он мелькает тут и там, – вспоминает Шамбрие в своей книге

La Cour et la Société du Second Empire[166], – живой и веселый… все в Париже знали его рукопожатие, его открытый взгляд, его красивую улыбку… Умело обращаясь со словом, пером[167] и картами, он завязал прочную дружбу с людьми из всех слоев общества». По словам Шамбрие, лучшим качеством Берти в глазах парижан было то, что он был «совершенно лишен строгости и пуританства своей матери». И это было весьма кстати с учетом репутации парижских мест, куда Берти частенько наведывался в эти последние пьянящие годы империи Наполеона III.

I

Когда Берти приезжал в Париж весной 1867 года, они с братом жили в британском посольстве, но в последующие свои приезды он вел себя так же, как любой состоятельный турист. В сопровождении всего лишь конюшего или кого-то из своих распутных лондонских дружков, вроде итонского однокашника Чарльза Уинн-Каррингтона, он останавливался в своем любимом отеле «Бристоль»[168] на Вандомской площади и сразу же просил показать ему список гостей, на случай, если среди них окажется кто-то из знакомых. Особенно его интересовали особы женского пола.

Устроившись в отеле, принц первым делом просматривал театральную афишу Courrier des Théâtres, выбирая спектакль, оперу или оперетту, на вечер. Разумеется, он без труда мог попасть даже на самую громкую премьеру, чего нельзя сказать о сегодняшних парижанах, которым приходится бронировать билеты на любой популярный спектакль за несколько месяцев вперед.

Театр на самом деле был тем местом, куда стоило сходить в Париже Наполеона III. Новая архитектура с ее шикарными многоквартирными домами, вытеснявшими старые, полуразрушенные средневековые постройки, привлекала в город полчища мигрантов – представителей среднего класса, и все они жаждали развлечений.

Вокруг театров были построены просторные городские площади – взять, к примеру, Шатле, где друг на друга смотрели Théâtre Lyrique и Théâtre Impérial[169], строительство которых было завершено в 1862 году; ныне прекративший свое существование Théâtre de la Gaité[170], построенный в том же году к северу от Шатле; и, величайший из всех, наполеоновский новый оперный театр, Opéra Garnie[171], с лестницами, достойными королевского замка, и grand foyer[172], более похожим на дворцовую бальную залу.