Дожить до весны - Наталья Павлищева

Но старик не слушал, он что-то пытался сообразить. Юрка метнулся к буфету, схватил карточки, протянул одну Егору Антоновичу:

– Вот, сами получайте! Я больше не буду, чтобы не обвиняли.

Егор Антонович взял карточку, подслеповато вгляделся в цифры, растерянно посмотрел на Юрку, снова в карточку и хриплым голосом поинтересовался:

– Норму урезали, что ли?

– Нет, наоборот, повысить обещали.

– А вот так, – старик показал карточку, – давно?

– Давно, с 20 ноября. Что ж я вас обманывать буду, что ли?

Егор Антонович без сил опустился на край Женькиной кровати, та поспешно отодвинулась.

– Значит, она мне свой паек отдавала? Потому слабела? – прошептал старик. Его руки с карточкой дрожали.

Женя поняла, что была права, в семье Бельских ел только Егор Антонович. Он даже не подозревал, что норма давно уже 125 граммов на иждивенца.

Старик ушел в свою комнату, и оттуда донеслись рыдания.

– Лиизушкаа… Лизааа… Зачем?

На их счастье, пришла мама, принесла две плитки столярного клея, две плитки дуранды и что-то липкое в кулечке. Объяснила, что это патока, просто взять не во что было.

– Но бумага чистая, ее можно в горячую воду, и сладко будет.

Она тоже слышала о повышении нормы хлеба с 25 декабря, эта радостная новость воспринималась всеми, словно хорошая весть с фронта. Подумать только, по рабочей карточке норму повышали до 350 граммов, а остальным до 200 граммов! Это же чуть ли не вдвое. Это уже не могло спасти умирающих людей, но вселяло хоть какую-то надежду в тех, кто пока жил, передвигал опухшие ноги, заставлял себя по утрам выползать из-под вороха одеял, ходить за водой, стоять в очередях за продуктами.

– Говорят, что мука пошла по Ледовой трассе. Грузовиками начали возить с Большой Земли.

– Ура! – орали Юрка и Женя. – Блокаду прорвали!

– Нет, – урезонила их Елена Ивановна, – не прорвали, но нашли способ хоть как-то продовольствие подвозить и людей вывозить.

– Теперь выживем! – обнадежил ее словами Станислава Павловича Юрка. Хотя сам Станислав Павлович говорил, что дожить надо до весны, а до нее так далеко.

– И вовсе нет!

– Что нет, Женя?

– До весны вовсе не далеко! Декабрь уже почти закончился, а там январь и февраль, и все.

– И декабрь не закончился, и весна в Ленинград не в марте приходит. И каждый день последним стать может, – вздохнула Елена Ивановна. – Меня на завтра отпустили, хочу к Тане и Анне Вольфовне сходить, давно не была.

– А можно мы с тобой?

По тому, как Женька оглянулась на комнату Егора Антоновича, откуда все еще доносились всхлипы, Елена Ивановна поняла, что дочь боится соседа.

– Хорошо, поедем.

– И я.

– И ты, Юра. Егор Антонович все время плачет? Так жалеет Елизавету Тихоновну?

Пришлось рассказать про хлеб и обман со стороны Елизаветы Тихоновны.

Елена Ивановна вздохнула, велела детям ложиться спать, а сама отправилась в комнату к соседу.

25 ДЕКАБРЯ, четверг

Давно уже в Ленинграде не было такой всеобщей радости. Повышены хлебные нормы! Рабочим прибавили по 100 граммов, и отныне они будут получать по 350 граммов хлеба в сутки. Служащим, иждивенцам и детям причитается не по 125 граммов, а по 200.

Надежда окрылила людей. Коль уж стала возможна такая прибавка, значит, дела пошли в гору. И это действительно так. 25 декабря 17-я отдельная автотранспортная бригада доставила в Ленинград 1160 тонн грузов.

Маленькая печурка, почему-то прозванная еще в годы Гражданской войны буржуйкой, снова привлекла внимание ленинградских руководителей. 8 декабря по решению Ленгорисполкома началось изготовление печей-времянок. Намечено выпустить их в декабре 10 тысяч штук. 26 декабря бюро Ленинградского горкома партии приняло постановление, в котором рекомендовало отделу местной промышленности Ленгорисполкома организовать изготовление еще 18 тысяч печей-времянок. Надо хоть как-то защититься от холода, обогреть заледенелые жилища. Зима, как назло, выдалась суровая. Сегодня, например, мороз перевалил за 23 градуса.

Декабрь был очень тяжелым месяцем для блокадного Ленинграда. В декабре от голода умерло 52 880 ленинградцев.

В комнату Маргариты Семеновны поселили беженцев – мать и дочь. Привел их управдом, сунул в руки ключ и поспешил ретироваться, ничего не объясняя. Клавдия Николаевна и Сима ниоткуда не бежали, просто их дом разбомбило. Разбомбило, видно, не совсем, но жить стало опасно. Мать и дочь весь день таскали из бывшего жилища свое барахло в и без того битком набитую комнату Маргариты.

Новая соседка вела себя по-хозяйски, она прошлась по квартире, заглянула в выстывшую кухню, а потом начала открывать двери комнат, словно не замечая стоящих в холле Юрки и Жени.

– А вы куда это? – возмутился Юра, когда она сунула нос с комнату Егоровых. – Кто вам разрешил туда входить?

– Чья это комната? – инспекторским тоном поинтересовалась новенькая.

– Наша. Я вас и спрашиваю, куда вы лезете?

Не обращая внимания на возмущение Юрки, соседка сунулась к Бельскому, тут же отпрянула обратно, испуганная его видом, шагнула к комнате Станислава Павловича. Тут ей дорогу преградила Женька:

– Куда вы? Это наша комната.

Чуть поморщившись, Клавдия Николаевна направилась к закрытой двери Якимовых, рядом с которой лежали остатки дров.

Дверь была закрыта, но Женьку так возмутило бесцеремонное поведение новой соседки, что она заорала:

– И туда нельзя! Это тоже наша комната.

Юра пришел на помощь подруге:

– И вообще, вас к Маргарите поселили, вот там и живите.

Новенькую куда больше пререканий с мальчишкой заинтересовала кучка дров, еще остававшаяся от запасов Станислава Павловича.

Когда за соседкой закрылась дверь ее комнаты, Юрка сокрушенно вздохнул:

– Дрова воровать будет.

Он даже ложиться спать не стал, взял свисток и устроился у своей двери. И оказался прав, ждать пришлось недолго, почти сразу в темноте послышались шаги Клавдии. Юрка рванулся в холл и засвистел что было сил. Перепуганная Клавдия заорала во весь голос. Ее дочь Сима выскочила из комнаты с воплем:

– Мама!

Одновременно заорал и Юрка:

– Ага, попалась ворюга!

Клавдия действительно стояла с поленом в руках. Не перепугай ее Юрка так сильно, она просто наплевала бы на мальчишку, уже поняв, что способных заступиться за него взрослых дома нет, забрала бы дрова, и все. Но Юрка засвистел снова, и соседке пришлось ретироваться, бросив добычу посреди холла.