Дороже жизни - Наталия Вронская

Семен Петрович, который точно занимался тем, что расспрашивал прислугу, уже знал почти все. Марфушка, зареванная, с пылающей прибитой щекой, как только лишь Сангушко покинул дом со своей добычей, кинулась к барину и доложила ему, кто и что сотворил в его доме. Старик все поведал племяннику и Оболенскому, которые с трепетом выслушали сообщенное. Каждый из них боятся помыслить, что мог поляк сделать с девушкой. Медлить было нельзя. Оболенский, который порывался вскочить и бежать на поиски невесты, был пока силою удержан в доме.

— Сначала надо все узнать, всех расспросить, — сказал ему Семен Петрович. — Я пошлю своих людей, Василий отправится с ними. Мы разузнаем, кто тот поляк, куда он мог отправиться, где нам его искать…

— Не будет ли поздно? — сквозь зубы пробормотал Оболенский, которого чуть ли не держали лекарь и отец Наташи.

— Не будет, — спокойно ответил ему старик. — Теперь же нужды нет тебе бежать. Помрешь ненароком, что мы тогда Наташе скажем?

На том и порешили. Оболенский остался в доме под присмотром лекаря и Семена Петровича, Василий Федорович и несколько людей его дяди отправились на поиски Наташи.

Тадеуш вынес Наташу из кареты на руках. Его встретил поляк-дворецкий и горничная, тоже полька. Это были старые слуги, преданные его семье уже много лет. Он отнес девушку в комнату, которую заранее приготовил для нее и приказал горничной ее переодеть.

Наташа пришла в себя, когда горничная догадалась ей поднести нюхательные соли. Она без всякого чувства оглядела комнату. На ней было чистое домашнее платье, и ничто в ее одежде не напоминало о произошедшем с нею. Горничная молча поклонилась и вышла. Наташа явственно вспомнила, что уже было с ней подобное.

— Да что же это такое? — прошептала она. — Почему на меня такие напасти?

Федор… Теперь он мертв… А она — неизвестно где, неизвестно с кем. Конечно, ее будут искать, но до того она может подвергнуться опасности… И опасности совершенно определенной со стороны Тадеуша.

Она припомнила байки Марии о разных страстях, разные разговоры о мужчинах, собственные впечатления, какие-то обрывки сведений… Опасаться следовало только одного и защищать только одно — честь. А жизнь… Теперь жизнь ей стала безразлична.

— Я люблю его… Я любила его… — прошептала девушка.

Она теперь поняла это с необычайной ясностью. Что имеем — не храним, потерявши — плачем. Наташе хотелось умереть. Жизнь была ей недорога. Мысли об отце и деде ее не утешали. Она не хотела их видеть, не хотела вообще ничего… И твердо знала, что в самом крайнем случае просто наложит на себя руки, а этому мерзавцу не дастся.

Наташа, сделав над собой усилие, поднялась и прошлась по комнате. Внимание ее привлек стол. Она подошла к нему и стала выдвигать ящики. В одном из них — о счастье! — лежал самый настоящий нож! Удача! И беспечность похитителя… Наташа преисполнилась презрения к нему и сознания того, что нож этот просто знак судьбы. Что бы ни было, а судьба на ее стороне. Однако тут же пришла мысль о Федоре. И она чуть не заплакала — ничего себе, судьба на ее стороне! Самого дорогого уже не вернуть. Опять пропало желание жить и действовать, но она взяла себя в руки. И вовремя!

В дверь, даже не постучавшись, вошел Тадеуш. Он улыбался! Наташа разозлилась. Слабость вдруг прошла под натиском ярости. Она стиснула рукой нож и спрятала его в складках одежды, как сделала это два часа назад виновница всех ее бед.

— Ну наконец-то! — радостно произнес он. — Вы теперь знаете, я люблю вас. И всегда любил. Теперь вы будете моей. Я счастлив.

— А я нет, — холодно прервала его Наташа. — И я требую, чтобы вы отвезли меня домой.

— Пани Наталья, это невозможно, — с постным видом начал Сангушко. — Поверьте мне, я желаю вам только добра. Я хочу, чтобы вы стали моей женой. А так… Если я сейчас привезу вас домой, то начнутся вопросы… Подозрения… Вас заподозрят… Ваша честь будет затронута…

— Мне все равно. О своей чести я сумею позаботиться! — твердо сказала девушка. — Женой вашей я никогда не стану, это знайте твердо. Если вы сейчас отвезете меня к отцу, я соглашусь забыть эту неприятную историю и простить вас. И, кстати, для вас я — Наталья Васильевна. И извольте впредь не фамильярничать.

— Глупо, ну глупо… Пани Наталья… Наталья Васильевна, — осекся он под ее взглядом. — Вы теперь в моей власти. Приказов ваших я слушать не буду и милости мне сулить не надо. Здесь я милую и караю. И позвольте вам напомнить…

— А-а-а, — прошипела она, — так вот в чем дело…

Сангушко даже испугался, настолько изменилась слабая, измученная слезами девушка. Сейчас перед ним была разъяренная фурия.

— Вы приказали этой женщине убить моего жениха, не так ли?

— Да что вы? — перепугался Тадеуш. — Не я! Я ничего не знал!

— Все вы знали!

Ее лицо побелело от ярости.

— Так вот, я убью вас, — она достала нож и показала ему.

— Что? О… о… откуда? — Сангушко начал заикаться.

— Бог все видит, негодяй! Я тебя убью! И я не шучу…

Снизу послышался шум, стукнула входная дверь.

— Вам… вам повезло… пришел кто-то… Сангушко попятился к двери. — А иначе бы…

Он выскользнул за дверь и захлопнул ее за собой. Наташа бросилась к двери, пытаясь выбраться, но Сангушко проворно запер дверь, Наташа стала колотить кулаками в дверь:

— Выпусти меня! Выпусти меня, мерзавец!

— Что это такое? Что за крик? — холодно спросил Эйленгоф у брата.

— Да так… — бормотал Тадеуш.

— Кто здесь? Кого ты привел сюда, болван? — Тонкое лицо Эйленгофа исказилось от ярости. — Разве ты не знаешь, что чужим здесь не место!.. Там женщина? — тихо спросил барон.

Весь дом оглашали возмущенные крики Наташи.

— Там женщина? — еще раз тихо переспросил Эйленгоф.

— Да, — понуро ответил Сангушко.

— Кто?

Тадеуш молчал.

— Я еще раз спрашиваю: кто?

— Наталья Нарышкина.

— Что?! Да как она здесь оказалась? Как ты посмел? — Эйленгоф пришел в бешенство.

Крики сверху мало-помалу затихали.

— Ты понимаешь теперь, что она могла… Она могла что-нибудь увидеть? То, что ей видеть не положено! И что теперь… Что теперь прикажешь делать? Как ее выпустить? Ты…

Эйленгоф замолчал.

— Нет, ее выпустить мы не можем! — воскликнул Тадеуш.

— Мы? — иронически спросил его брат.

— Я! — выкрикнул Тадеуш. — Я люблю ее! Я хочу ее!

— Ах вот что? Ты хочешь ее? А дело? А о деле ты забыл, мой сластолюбивый братец? Ты и пальцем до нее не дотронешься! — прошипел барон. — Не смей! Раз уж такая оказия…

Эйленгоф прошелся туда-сюда по комнате.