Никогда не говори никогда - Тори Керрингтон

Коннор смотрел ей вслед. Да, набрать номер и поговорить с Бронте… Ну не мог он этого сделать! Бронте права: он не хотел иметь детей, он боялся ответственности за них, боялся сделать свою семью несчастной.

Итак, это одна сторона вопроса. Вторая — сможет ли он провести остаток своей жизни без Бронте? Это требовало длительных размышлений.

После обеда Коннор поднялся наверх, решив заглянуть в свою бывшую комнату, принадлежавшую теперь трехмесячному сыну Мелани и Марка, смешному карапузу с огромными голубыми глазами.

Коннор наклонился над кроваткой. Племянник стал внимательно изучать его, потом протянул ему ручонку с соской.

«Неужели такая кроха потом превращается во взрослого человека?» — подумал Коннор, потянулся и взял племянника на руки. Чувство было настолько необычным, что Коннор судорожно вздохнул.

— Ну, и как тебе новенький Маккой, а?

Он обернулся и увидел отца.

Коннор, смущенный и растерянный, собрался, было положить ребенка обратно в кроватку, но племянник, протестуя, заплакал. Он снова прижал малыша к груди, и тот сразу успокоился.

Папуля улыбнулся.

— Такой же упрямый и требовательный, как все Маккои.

Коннор посмотрел на малыша, удивляясь, какой он маленький и легкий.

— Он очень похож на маленького Дэвида. Согласен, дед?

Шон задумался.

— Не знаю. Мне кажется, он больше напоминает тебя в детстве.

Коннор удивленно взглянул на малыша.

Странно, он помнил своих братьев примерно в этом возрасте, но никогда не задумывался, что когда-то и сам был таким же. И вдруг Коннора пронзило острое желание иметь ребенка, такую же очаровательную кроху!

— Определенно, он похож на тебя. — Папуля вздохнул. — Видишь, как он смотрит? Будто пытается понять, можно ли нам доверять. Это выражение я очень часто видел в твоих глазах. — Его голос дрогнул. — Выражение, которое я все еще вижу в твоем взгляде. Я помню, когда мы с Кэтрин впервые привезли тебя домой, он стал настоящим домом, а до этого мне здесь было неуютно. В нем жили родители твоей матери, а я провел жизнь в том старом доме, где теперь поселился ты.

Коннор не понимал, почему отец заговорил об этом, но не перебивал.

— Коннор, я понимаю, что никогда не был таким отцом, о каком ты мечтал. Я забыл, что семья — это нечто серьезное и важное. Когда мама умерла, мир для меня перестал существовать, и семья, то есть вы, тоже… я запутался, заблудился, не знал, что мне делать дальше. Ее смерть опустошила меня.

— Но мы нуждались в тебе, — сказал Коннор, удивляясь своей смелости.

— Я знаю… Не могу выразить, как я горжусь тобой. Ты взвалил на свои плечи мою ношу. Ты удержал семью, не дал ей развалиться. Ты стал отцом своим братьям, лучшим отцом, чем когда-либо был я. Это был чересчур тяжелый груз, и он придавил тебя. Теперь я не в силах что-либо изменить. Это плохо, это очень плохо. — Шон помолчал, а потом спросил: — Найдется у тебя местечко в сердце для меня, сынок? Все так случилось не потому, что я не любил тебя или твоих братьев. Я ненавидел себя и до сих пор страдаю, потому что не сделал тогда того, что должен был сделать. Прости меня, Коннор.

Он стоял, опустив плечи и потупив взгляд. Коннор подошел и обнял отца одной рукой, другой, придерживая маленького Шона Джонатана, его внука. Так они втроем застыли на несколько мгновений, но им объятие показалось вечностью; три поколения воссоединились в мире и согласии — отец, сын и внук.

— Я прощаю тебя, — тихо произнес Коннор. — Прощаю.

В комнату заглянула Мелани.

— Что здесь происходит?

Коннор и Папуля обернулись:

— Ничего. Мы просто проходили мимо и услышали, как он плачет.

— Понятно. — Мелани взяла сына у Коннора. — Ему нужно поменять подгузник. — И она стала переодевать малыша.

В этот момент появилась мать Мелани, Вильгельмения, но, увидев столь многочисленное общество, решила уйти.

Коннор мельком взглянул на отца, подошел к Вильгельмении и вернул ее.

— Все в порядке, я рад, что вы откликнулись на мой звонок и пришли.

— Ты позвал ее? — удивленно спросила Мел. Коннор ухмыльнулся.

— Да. Я подумал, что… в общем, пора мне перестать вести себя как капризному ребенку, вы ведь понимаете, о чем я?

Мелани посмотрела на Коннора и улыбнулась.

— Да, мы знаем, о чем ты говоришь.

Слишком долго Коннор тянул, не желая признавать очевидные вещи. Улыбка Мел избавила его от необходимости что-то говорить.

— Можете выйти на улицу прогуляться, а заодно и полюбоваться на то, что осталось от нашего любимого сарая.

Коннор взглянул на отца, потом на Вильгельмению и отправил всех во двор.

Работы осталось совсем немного. Голиаф носился по газону и лаял на всех подряд. Братья разгребали развалины, комментируя каждую находку.

Наконец Митч, снимая перчатки, сказал:

— Думаю, на сегодня пора заканчивать.

Все направились к дому, кроме Коннора, который наблюдал за парами, и особенно за Папулей и Вильгельменией. Те шли рядом, не касаясь друг друга, но, изредка переглядываясь так, что все их секреты были как на ладони.

Зарычал Голиаф. Коннор обернулся, пес завилял хвостом и с радостью подбежал. Коннор погладил собаку и последовал за всеми.

— Распишитесь здесь.

Бронте удивленно смотрела на работника службы доставки, но тут же опомнилась:

— Да. Конечно, — потом закрыла дверь и пошла в гостиную.

Она так привыкла обходиться без мебели, что не знала, зачем ей все это. Однако дом преобразился, стал уютным, обжитым! В гостиной стояли прекрасный диван и журнальный столик, в столовой — удивительной красоты стол и шесть стульев, сделанные из сосны.

Все было на своих местах, она не жалела о переменах. Все равно прежняя мебель не соответствовала ее представлениям об уюте.

Бронте прошла через гостиную в кухню. Вот где ей всегда хорошо! Работал телевизор, рядом стояла все та же кофеварка, которую она не решилась выбросить, на столе стопкой лежали вечерние газеты.

Но на душе у нее было неспокойно. Значит, Коннор все-таки не любит ее, ему не нужна ни она, ни ее дом, каким бы милым и уютным он ни был. Тогда и для Бронте он не станет домом в полном смысле этого слова.

Девушка села на стул и вздохнула. К чему думать об этом? Конечно, проанализировать то, что случилось, извлечь из всего уроки полезно, но так ли уж это необходимо? Исправить ничего нельзя, только душу себе надрывать.

Бронте все-таки открыла газету и пробежала глазами заголовки. Взгляд выхватил еще одну статью о Дэннисе Бернсе с датой очередного слушания в суде. Большую часть информации о процессе, как раз ту, что была недоступна журналистам, она знала. Чем больше времени проходило, тем сильнее Бронте укреплялась в мысли, что убийство Мелиссы Роббинс было случайным.