Сделка с дьяволом - Жюльетта Бенцони

Гортензия действительно тряслась от холода, тем более что улица продувалась ледяным ветром, но в возбуждении от предстоящей встречи с подругой она не заметила этого. Лихорадочно пошарив в сумке, она вытащила королевское письмо и протянула его Делакруа, с тревогой следившему за ней.

– У вас неважный вид, – заметил художник, – вы часом не больны?

– Нет, но я почти не спала эту ночь. Прошу вас, поторопитесь! Я не буду спокойна, пока не увижу Фелисию.

– Конечно.

Он взял документ, не подозревая, каких мук он стоил Гортензии, пересек узкую улочку, мостовая которой блестела от сырости, и позвонил в большой колокол, висевший у низенькой входной двери. В окошечке показалось лицо привратника. Делакруа что-то сказал ему, помахав бумагой. Человек кивнул и впустил художника, тщательно закрыв за ним дверь.

– Брр! – поежился Тимур, постукивая ногой об ногу. – Плохое место!

Это было правдой. Глядя на стены, сложенные из огромных, потемневших от времени камней, на слепые окна, забранные толстыми решетками, на дверь, пройти в которую можно было лишь согнувшись и чья облупившаяся краска хранила, казалось, следы крови, Гортензия невольно содрогнулась. Подумать только, ее подруга сидела здесь взаперти долгие недели! Никакая жертва не показалась чрезмерной по сравнению со счастьем вызволить Фелисию отсюда. Гортензия вдруг почувствовала себя лучше.

Прошли долгие минуты, а Делакруа все не возвращался. Несколько человек, в основном домохозяйки, спешащие на рынок Сен-Поль, прошли по улице. Посмотрев на роскошную карету, потом на тюрьму, они, не оглядываясь, спешили мимо. Одна старуха в помятом чепце даже плюнула, проходя мимо двери. У тюрем вообще дурная слава, а уж у этой тем более…

Вдруг Гортензии показалось, что в грязно-сером небе, предвещавшем скорый снег, промелькнул солнечный лучик: дверь открылась, выпуская Делакруа, который шел, поддерживая худенького и бледного юношу…

Тимур подскочил к ним, Гортензия пулей вылетела из кареты, чтобы помочь художнику. Но Тимур уже поднял на руки Фелисию как перышко и донес ее до кареты, где усадил с бесконечными предосторожностями, укрыв до подбородка широким меховым одеялом и сунув под ноги грелку. Тимур походил на мать, только что отыскавшую пропавшее дитя, и остальные не мешали его заботам. Они молча поднялись в карету. Гортензия наклонилась к подруге, собираясь поцеловать ее, но та отшатнулась:

– Я потом расцелуюсь с вами. А сейчас я вся провоняла! Но объясните мне, ради бога, как вы оказались здесь?

– Видок предупредил меня, и я приехала не мешкая.

Впервые за все эти месяцы Фелисия улыбнулась немного насмешливой, одной ей свойственной улыбкой.

– Этот всегда все знает! Но до чего же хорошо увидеть вас троих, увидеть дневной свет без решеток, услышать шум жизни… Я думала, да, я совсем было отчаялась когда-нибудь вновь увидеть все это…

Она внезапно разрыдалась. Это был естественный результат слишком долгого и тяжелого нервного напряжения, но у Гортензии защемило сердце. До чего же довели ее гордую Фелисию! И все по вине какого-то сумасшедшего! Она обняла спасенную узницу за плечи, которые показались ей необычно худыми и хрупкими. А ее лицо, обтянутое кожей цвета старой слоновой кости, на котором, казалось, остались одни глаза! И этот невыносимый запах плесени и грязи! Сердце Гортензии внезапно залила волна ненависти. За все причиненное им зло Батлер заслуживал смерти. Она с радостью убила бы его собственными руками!.. Но Фелисия очень скоро успокоилась. Она выпрямилась, вытерла глаза платком, вложенным ей в руку подругой, и коротко рассмеялась.

– Ну и картину я собой являю, бедные друзья мои! Отвезите меня поскорее домой, чтобы я могла опять стать самой собой!

Через два часа перед ними была уже почти прежняя Фелисия. С волосами черными как смоль, еще влажными после ванны, заплетенными и уложенными короной вокруг головы, закутанная в теплую кашемировую шаль, Фелисия сидела за маленьким столиком, придвинутым к камину в гостиной (столовая показалась им слишком торжественным местом для встречи старых друзей), и лакомилась с Гортензией и Делакруа всевозможными вкусными блюдами, приготовленными Ливией по старым римским рецептам. Единственной уступкой Франции был старый шамбертен, которым они запивали итальянские яства.

– Только не подумайте, что меня не кормили в Ля Форс, – пояснила она, – но самые изысканные блюда лишены вкуса, если они не приправлены воздухом свободы. Еда мне просто не лезла в горло.

– Может быть, стоит вызвать врачей? – спросила Гортензия. – Вы так бледны, так исхудали!

– Никаких врачей. Дня через три вы меня не узнаете. Давайте лучше поговорим о вас. Расскажите, как вам удалось вытащить меня оттуда?

Рассказ велся в два голоса. Фелисия слушала его с величайшим вниманием, не проронив ни слова, не обнаруживая своего глубокого волнения. И только после того, как Делакруа закончил свой рассказ о встрече с Луи-Филиппом, она нарушила свое молчание.

– И его вы называете королем? – презрительно воскликнула она. – Человек, начавший свое царствование с вымогательств, с такой жадностью гоняющийся за деньгами? Да он просто торгаш! Впрочем, это у них в крови. Что такое для Филиппа Эгалите все эти галереи, построенные когда-то в садах, если не выгодное коммерческое предприятие?

– Предприятие, которое, кажется, вскоре прикажет долго жить, – смеясь, заметил Делакруа. – Утверждают, что королева Мария-Амелия и ее золовка, мадам Аделаида, донимают короля, чтобы он прикрыл все эти притоны, кабаки и, конечно же, дома свиданий. Думаю, он не выдержит долгой осады…

– Тогда он потеряет много денег. Ну, это его дело. Гортензия, я не знаю, как мне благодарить вас. Вы так рисковали… Не говоря уже о том, что вам пришлось оставить любимую Овернь и всех, кто вам дорог.

– Не переживайте по этому поводу, – прошептала Гортензия. – Те, кто мне дорог, прекрасно могут обойтись без меня некоторое время.

– Хм… Мне кажется, вам есть что мне рассказать. Мне не нравится эта печальная нотка в вашем голосе. Но у нас теперь много времени, ведь вы останетесь здесь? Я уже велела приготовить вашу комнату.

– Только не сегодня. Я остановилась у милой мадам Моризе. По крайней мере я должна провести у нее последний вечер. Обещаю вам, что вернусь завтра. Мне действительно многое нужно вам рассказать.

– Мы могли бы послать Гаэтано предупредить вашу приятельницу и забрать вещи. Я уверена, что мадам Моризе поймет… Я так счастлива, что мы снова вместе.

– Я тоже, Фелисия. Однако я обязана оказать ей этот знак внимания, учитывая нашу дружбу и ее возраст.

Она не добавила, что пошли вторые сутки, как бедная мадам Моризе не видела ее и, наверное, страшно волновалась. Затем, послав за каретой и доверив Фелисию заботам Делакруа, она откланялась.

Покидая особняк Морозини, она все же с опаской огляделась вокруг, не видно ли поблизости какого-нибудь подозрительного экипажа или прохожего. Если Батлер собирался ее преследовать, он непременно явился бы за ней на улицу Бабилон. Но улица, за исключением спешащей домой пары да двух молодых людей, стоящих у входа в казарму, была пустынной, и Гортензия усилием воли прогнала из памяти образ своего мучителя. Теперь ей предстояло придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение своего отсутствия, так как ни за что на свете она не хотела говорить старой даме правду о том, что произошло минувшей ночью. Это бы нанесло ей непоправимый удар. В конце концов после долгих размышлений она остановилась на объяснении, показавшемся ей очень простым: поскольку ей необходимо было очень рано ехать в тюрьму, она по совету Делакруа заночевала в отеле на набережной Вольтера, недалеко от дома, где жил художник.