Не возжелай мне зла - Джулия Корбин

Сэнди принялась увлеченно рассказывать, что приготовила она. Комнату она обставила еще несколько месяцев назад, покрасила стены в светло-розовый цвет, убрала их картинками, которые могут быть ребенку интересны, понавесила всякие разноцветные штуки, запаслась памперсами, приготовила пеленальный столик и много всего другого, что может пригодиться для ухода за новорожденным.

— У нас с мужем десять лет не получалось, никак не могла забеременеть, уж как мы старались, и вот наконец, — говорила она, излучая такую радость, что в палате становилось светлей, словно в окнах сияло солнышко.

— А вы знаете, кто будет, мальчик или девочка? — спросила я, когда четыре пробирки на подносе наполнились кровью.

— Нет еще. Нам хочется, чтобы был сюрприз. Но я все равно часто представляю, какой он, на кого похож. — Она смущенно засмеялась. — Мне кажется, у него веселенькие глазки, милый носик и полные щечки с ямочками. И он будет всегда улыбаться. — Она снова засмеялась. — Тревор говорит, что груднички красивыми не бывают. Сморщенные, с родимыми пятнами — и всю дорогу кричат не переставая. Но мне, честное слово, все равно, пусть кричит, ведь я знаю, что у меня ничего лучше в жизни не будет. — Она откинулась на подушки и мечтательно уставилась в потолок. — Если родится мальчик, назовем его Майклом, а если девочка — Кирсти. — Сэнди удовлетворенно вздохнула. — Наш ребеночек. Представляете?

— Честно говоря, не очень, — улыбнулась я. — Пытаюсь, но не получается.

Она говорила что-то еще, и я не видела в ней ни капли страха, даже малейшего трепета за собственное здоровье, ужаса перед тем, что ждет ее в ближайшие недели. Я даже засомневалась, поняла ли эта женщина, что именно ей недавно сказал профессор. А вот муж ее, Тревор, похоже, испугался, в глазах у него жила тревога, и я понимала, что уж у него-то нет никаких иллюзий насчет будущего.

Потом я отправилась в процедурный кабинет готовить внутривенные препараты. Я доставала из холодильника пузырьки и вводила стероиды или антибиотики в колбы с солевым раствором, каждая в сто миллилитров, всего пятнадцать. Они стояли передо мной в ряд, я занималась этим, а сама мечтала только об одном — поскорей выспаться. Я наклеивала на каждую колбу бумажку с названием препарата и именем пациента. Меня три раза прерывали: то и дело вызывали в отделение, чтобы уладить кое-какие проблемы. Половина среднего медицинского персонала, включая старшую сестру, была на больничном, и дежурила только младшая сестра, еще не очень опытная.

Оглядываясь назад, я отчетливо вижу, что назревала беда, что-то должно было стрястись, но тогда я ничего не замечала. Носилась по двум отделениям, хваталась то за одно, то за другое и старалась всюду успеть.

Во время двухчасового обхода Сэнди нужно было ввести солевой раствор со стероидами, который я приготовила. Этим занималась одна из сестер, в точности как было расписано в графике. Через пять минут меня срочно вызвали в палату к Сэнди, у нее вдруг появилась крапивная лихорадка, сопровождаемая страшным зудом. У меня на глазах кожа ее распухала и краснела. Но хуже того, она с трудом дышала. Губы посинели, из груди вырывались хрипы. Очевидно, в легких не хватало кислорода, и каждую секунду становилось хуже. Налицо были классические симптомы острой аллергической реакции, причиной которой, скорее всего, явился препарат, введенный ей внутривенно. Я проверила емкость, наклейку и название стероида. Все правильно. На это вещество у нее аллергии не было, она уже несколько раз принимала его без каких-либо отрицательных последствий. Я лихорадочно соображала, что же могло случиться, и вдруг с ужасом поняла. Из-за страшной усталости, из-за того, что меня то и дело дергали, я, похоже, перепутала наклейки. Сэнди Стюарт категорически противопоказан пенициллин, а как раз он содержался в двух приготовленных мною колбах.

Я была так потрясена, что ребенок в животе опустился вниз и головкой нажал на мочевой пузырь. Господи, какая страшная, жуткая ошибка! Надо срочно исправлять ее — немедленно, пока Сэнди не стало еще хуже. Трясущимися руками я остановила внутривенное вливание и приказала сестре вызвать бригаду неотложной помощи, а сама ввела Сэнди адреналин. Через несколько секунд дыхание стало легче, но в глазах Сэнди была такая обреченность, какой я никогда еще не видела.

— Сэнди! — Я взяла ее за руку. — Скоро здесь будут врачи. Мы сделаем все, чтобы тебе стало лучше.

Я видела, она мне не верит, и совсем растерялась. Я словно забыла, что я врач, разом утратила все свои навыки. И без того ограниченные знания в области неврологии словно ветром сдуло, в голове ничего не осталось, и когда я лихорадочно соображала, как аллергическая реакция подействует на и без того поврежденный мозг, там гуляли сквозняки.

Сэнди крепко держала меня за руки и, не отрываясь, смотрела мне в глаза, словно требовала, чтобы я внимательно ее слушала и запоминала.

— Позаботьтесь о моем ребенке, — проговорила она, впившись ногтями мне в кожу.

Ей снова стало трудно дышать. Я попыталась вырваться, чтобы ввести еще порцию адреналина, но она держала меня крепко и не отпускала.

— И еще… Скажите Тревору, что я его люблю.

Когда прибыла бригада, Сэнди уже лежала без сознания, и я готовилась вколоть ей второй шприц адреналина. Дежурный врач из другого отделения неврологии пробовал одну процедуру за другой, но, что бы он ни предпринимал, ей становилось все хуже, и шансов на спасение почти не оставалось. Тогда ей срочно сделали кесарево сечение, и ребеночка, весом всего в три фунта, сразу поместили в инкубатор. Когда врач констатировал смерть, в палате стало тихо, а одна сестра не выдержала и разрыдалась.

Я укрылась в туалете. Лучшее место для осознания масштабов собственной некомпетентности вряд ли найдешь. Я сидела на стульчаке, в голове не укладывалось, как это все могло получиться. Мысли блуждали по кругу, меня попеременно охватывал то ужас, то чувство нереальности происходящего.

В конце концов пришлось выйти. Отделение возвращалось к нормальной работе. Больные ужинали, профессор Фиггис, только что вернувшийся из Глазго, беседовал с Тревисом Стюартом, сообщая, что жена его умерла. Перепробовали все средства, ничего не помогло. Состояние ребенка тоже вызывало серьезные опасения. Он не дышал самостоятельно, его немедленно подключили к аппарату искусственного дыхания. В борьбе за жизнь Сэнди я даже не узнала, мальчик это или девочка.

Я ужасно боялась встречи с мистером Стюартом, и когда он закончил разговор с профессором и пришел в отделение, спряталась в процедурной и подглядывала за ним в щелку двери. Лицо его было белое как мел, невидящие глаза смотрели куда-то в пространство. Сестры собрали вещи Сэнди, упаковали в несколько мешков, они стояли на кровати, уже заправленной чистым бельем, и ничто не напоминало, что здесь совсем недавно лежала его жена. Он устало поднял пакеты и, согнув спину, по-стариковски волоча ноги, направился к лифту. Горе сломило его.

Профессор Фиггис вызвал меня к себе в кабинет, указал на стул и только потом уселся сам за рабочий стол, оперся о него локтями и положил подбородок на руки. В окне за его спиной светило клонившееся к закату солнце, и мне пришлось прикрываться от его прямых лучей. Я рассказала профессору все как было, от начала и до конца, ничего не утаила и ждала, что он немедленно уволит меня. Он выслушал с серьезным лицом и согласился: да, ошибка ужасна.