Лабиринт кочевников - Алексей Бессонов

Он выставил на стол бутылку, поднял глаза на директора. Тот вдруг повеселел, хмыкнул, подергал себя за лацкан порядком изношенного пиджака, под которым виден был толстый свитер домашней вязки.

– Вижу, тема у вас серьезная, – заключил он. – Так?

– Ну, примерно, – вздохнул Климов. – Да и снегопад. Сами видите.

– Да-да, – согласился Горелов, доставая откуда-то из-под стола электрочайник. – Город встал, я сам еле добрался.

Директор прошел в угол и распахнул полированную дверцу шкафа, за которой, к удивлению Яна, обнаружился умывальник. Зажурчала вода. Глядя Горелову в спину, Климов внезапно понял, что глаза у старика слишком острые, умные, волевые – какие-то непровинциальные, что ли…

Пока чайник шумел и булькал, Горелов поставил на стол чашки, пару рюмок и тарелку с подсохшими кексиками.

– Чем богаты, – сказал он. – Вы уж извините, бюджетное заведение. Сами понимаете… По большому счету музей живет только по милости благодетелей из отдела образования, иначе нас бы уже давно закрыли. Школьников куда-то водить надо, да и праздники тут всякие устраивают, – на последних словах директор слегка поморщился. – Ну и то хорошо. Денег нынче нет, и когда будут, никто не знает. Загибается наш край, что уж тут поделать. Хотя, с другой стороны, мы и раньше никого не интересовали. Недаром же в Заграйске бывшие каторжники оседали. Тихое место, знаете ли.

– Про каторжников слышал…

– Ну вот… У Озерского, который все это построил, – Горелов поднял глаза к потолку и повертел ладонью, – деловой партнер был, Вакулин. Тот самый, который фабрику выстроил, предтечу, так сказать, нашего Трубного, – так он как из каторжан был. Где-то тут срок отбывал, а потом вышел, да и остался в Заграйске. Вот как судьба людей крутит! Города – это люди, господин Климов, люди, а не стены. Весь край, собственно, каторжанами и поднят. Кто в кандалах, а кто, как Вакулин, уже и без железа, своей волей. Много здесь таких было.

– Пермский край вообще удивительное место, – закивал Ян. – Меня, собственно говоря, больше всего интересует не просто история Заграйска как таковая, а в общем-то все необычное, может, даже странное, что могло происходить здесь с момента основания Перми. Издатели любят такие вещи, а деньги просто так никто не платит… Вот, приходилось мне еще в Москве слышать, что будто бы здесь языческие поселения аж до двадцатого века существовали. Правда?

– Это кто вам такую чушь выдал? – нахмурился директор музея. – Нет, увы, никаких язычников тут давно не видали, а дохристианский период изучен весьма слабо. На севере края манси, вогулы, долго жили наособицу, только Заграйск от Перми далеко, русские поселенцы пришли сюда весьма поздно, и в целом тут на много верст ни одной живой души не было…

Ян насыпал себе растворимого кофе из банки, добавил сахару, залил кипятком и откупорил бутылку. Горелов улыбался немного растерянно, видно, не понимал, что могло заинтересовать в этой глуши столичного журналиста.

Торопиться не следовало. Проницательного старика нужно было подводить к теме карьера медленно и осторожно, чтобы он не замкнулся, не стал съезжать в рассуждения о чепухе.

– Ну, по случаю снегопада… за знакомство!

Коньяк заставил директора музея немного порозоветь: Горелов расслабленно выдохнул, отхлебнул обжигающе горячий кофе, уселся в старом деревянном кресле поудобнее.

Ян сидел напротив него, повесив свою куртку на спинку стула, – кроме этого затасканного казенного стула сесть тут было больше негде.

– Люблю снег, – вдруг сказал он. – В маленьких городах нечасто бывает вся эта серая грязь, к которой так привыкаешь в Москве. К тому же снег всегда несет тишину. Люди спешат по своим делам, ругаются, увязая в сугробах, но все это кажется только частью большой всеобщей тишины.

Горелов моргнул и некоторое время смотрел на Климова пристальным, изучающим взглядом.

– Вы умеете видеть, – произнес он с улыбкой. – Это у вас профессиональное? Я, признаться, почти никогда не имел дела с людьми пишущими – какая тут у нас пресса?..

– Может, профессиональное, – кивнул Ян, – но скорее, думаю, врожденное. Меня с детства интересовали вещи необычные, выпадающие из привычной нам реальности. В Питере, в старинных дворах на Фонтанке, я собственными глазами видел призраков.

– Белой ночью? – тихонько рассмеялся Горелов.

– Нет, это был уже октябрь. Там хватает очень мрачных мест, насыщенных какой-то темной, пожирающей человека энергией. Обитатели этих колодцев ничего такого не чувствуют, привыкли, но чужаку может стать очень плохо. Как мне, собственно… А вот Заграйск я вижу абсолютно другим. Чертям и привидениям здесь делать нечего, не та энергетика – по крайней мере, мне так кажется.

– Ну-у, насчет чертей, – директор снова хихикнул, – я вам ничего не скажу, потому как алкашни у нас всегда хватало. Эти, соответственно, и с чертиками общаются! А вот что касается энергетики, так тут вопрос, как говорится, интересный. Еще в девятнадцатом столетии Заграйск славился «бабками» – ведуньями, вещуньями, но по большей части травницами. Генеральша Абросимова – была такая – сюда из самой Москвы лечиться приезжала. Не раз и не два, и вроде как помогли ей тут. А потом взяла и исчезла из особняка купца Промыслова, где гостевала. Большой скандал был! Чтобы дело замять, краевые жандармы слух пустили: мол, ушла генеральша в дальний монастырь, душу грешную спасать. А что за монастырь, где находится – о том распространяться не велено. Только ни в какой монастырь она, конечно, не уезжала. Вышла куда-то ранним утром – и все.

– Разбойники? – прищурился Климов.

– Кто знает?.. Леса тогда вокруг стояли глухие. Но мне приходилось пару раз слышать – давно уже, годах так в шестидесятых, – что старожилы, из тех семей, которые лет по сто здесь сидят, никогда не пускали детишек в долину Граи. Купаться, мол, только выше города, там, где холмы. А на Песчанку, в низину, ни ногой! Дурное место!

– Погодите, – встрепенулся Ян, – Песчанка – это там, где карьер?..

– Да, потом уже там карьер при советской власти устроили. А изначально была Песчанка… Жены рабочих туда стираться ходили. Но рабочие все пришлые были, из самых разных мест наехали. А вот заграйские прачки никогда, ни под каким видом к Песчанке даже и не приближались. Десятой дорогой они эту низинку обходили.

– Ого! А на чем все это, э-э, базировалось? Такие страхи, как я понимаю, с пустого места не берутся.

Ян подлил директору коньяка, и тот одобрительно кивнул. Кофе, бурда из жестянки, уже немного остыл, так что можно было глотать, не боясь обжечься. Климов хотел было произнести какой-нибудь тост, но старик уже поднял свою рюмку, цедил коньяк мелкими глоточками.

– Причины страхов и суеверий бывают весьма разными, – произнес Горелов. – Но я склонен думать, что в основе тех или иных табу всегда лежат вполне объяснимые явления. А вот что касается Песчанки… Когда-то там исчезали дети, но говорили, что и рыбаки какие-то пропали. Это все еще до революции было. Потом начали строить Трубный, и, соответственно, появился карьер. Работали там по большей части заключенные, поэтому кто знает, что там происходило. Но слухи все эти старинные забылись. Тогда больше говорили о захоронениях, обнаруженных во время расширения и реконструкции железной дороги. Об этом мне старики тоже рассказывали. Там вроде бы шаманов каких-то раскопали, и все землекопы заболели сразу же. Увезли их в Пермь, а назад никто не вернулся.