Раскрутка - Андрей Троицкий

По словам этого типа выходило, что он объездил с Ольгой почти все города, где она побывала с концертами. И женщина сказала «да» в последний вечер, перед отъ ездом в Москву. Потом они встречались в гостиницах, на съемных квартирах, у каких-то знакомых. Этот безумный роман продолжался год с небольшим, до того дня, когда Ольге взбрело в голову, что ей пора сделать выбор между семьей и любимым человеком. Почему она так решила? Кому был нужен этот выбор, кроме нее самой? Зачем вообще нужно выбирать, когда от тебя этого никто не требует? Это загадки женской души. Что-то из области сюрреализма, бреда, который трезвый человек просто не поймет.

Начинался очередной гастрольный тур, Ольга пела в Питере. Перцеву стоило немалого труда выкроить время, чтобы выбраться к ней. Разговор начался ни с того ни с сего, на пустом месте. Они шли по набережной Фонтанки из ресторана. Поначалу Перцев решил, что шампанского выпито слишком много, потом понял, что все серьезно. Это было их последнее интимное свидание. Ольга начала его избегать, не отвечала на звонки, перестала посещать разные тусовки, где можно было к ней подойти. Но Перцев все же нашел возможность для встречи, даже двух встреч.

Это были короткие разговоры, нервные и бессвязные. Ольга только повторяла: «Я все решила. Не хочу к этому возвращаться. Прости». Одни и те же тупые бессмысленные фразы. Их последняя встреча состоялась на выставке известного столичного художника на Крымской набережной. Ольге пришлось выйти из здания на воздух, чтобы собравшиеся не таращились на любовников. Она сказала то, что Перцев уже слышал десятки раз, повернулась и хотела уйти. Но он уже все решил для себя, он знал, что ответить, если снова услышит «нет».

Перцев дернул Ольгу за плечи, повернув к себе лицом, шагнул вперед и сказал, заглянув ей в глаза: «Тебе кажется, что ты хорошо знаешь меня, но ты ошибаешься. Ты понятия не имеешь, на какие поступки я способен. Ты дорожишь семьей? Дорожишь карьерой певицы? Готова плюнуть на меня ради этой паршивой ерунды. Но со мной так не получится. Утереться и бросить… Знай, заруби на своем носу: у тебя не останется ничего – ни семьи, ни близких людей, ни карьеры, ни денег. Публика, которая пускается в пляс на твоих концертах, завтра втопчет твое имя в дерьмо. А потом забудет о существовании Дунаевой. Даю тебе последний шанс все поправить. Я буду ждать твоего звонка три дня. Три дня, чтобы передумать».

Ольга только спросила: «Это что, угроза?» Повернулась и ушла, не оглянувшись. Черт знает, какими опилками забиты женские головы. Но, кажется, она ничего не поняла. Совсем ничего. До сих пор ни черта не поняла. Перцев ждал неделю, но она не позвонила. И тогда он сдержал свое обещание. Или был близок к тому, чтобы его сдержать.

* * *

Гвоздев мало что понял из рассказа гостя. Ясно одно: его жена спала с этим кобелем, а потом бортанула его– видимо, нашла замену, кое-кого получше. Мужика побогаче и помоложе. В его голове по-прежнему бушевал ураган бессвязных мыслей, щеки и шея горели, а глаз дергался. За разговором он успел открыть ящик письменного стола, просунул руку под газету, нащупав рукоятку револьвера, крепко сжал ее, положив палец на спусковой крючок. Интересно, что эта тварь запоет, когда увидит ствол? Гвоздев стал медленно вытаскивать руку с пистолетом из-под газеты.

Но в следующее мгновение произошло необъяснимое. Перцев вскочил на ноги и ловко сел на стол, свалив стопку бумаг. В его правой руке оказался крупнокалиберный браунинг, дуло которого уперлось в щеку Гвоздева.

– Ну-ну, без шуток, – прошипел Перцев. – Тебе в такие игрушки играть еще рано.

Левой рукой он схватился за револьвер, дернул его на себя, крутанул по часовой стрелке, вывернув пальцы Анатолия Васильевича до костяного хруста. Завладев оружием, Перцев, действуя одной левой, раскрыл барабан и высыпал на пол патроны, затем бросил револьвер в мусорную корзину. Он больно ткнул браунингом в щеку Гвоздева, разодрав ее до крови, и сказал:

– До сих пор поражаюсь, как Ольга могла жить с такой мразью, с таким жалким ничтожеством, как ты. Господи, что за народ бабы.

Он плюнул на пол, засунул за пояс пистолет и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Несколько минут Гвоздев просидел неподвижно. Наконец нашел силы подняться, открыл дверцу сейфа и выставил на стол початую бутылку коньяка и стакан. Он выпил две добрые порции и только тогда почувствовал, что внутренняя дрожь прошла, сердце забилось ровнее, спокойнее.

Только сейчас он понял, почему физиономия Перцева показалась ему знакомой. Эту рожу он видел на фотографии, которую показывал майор милиции Девяткин. Значит, любовник жены, помимо всего прочего, еще и уголовный элемент. Ну, это и так понятно. Он с такой скоростью достает оружие и тычет дулом в лицо собеседника, что можно не сомневаться: это законченный бандит с богатым опытом. Наверное, кого-то грохнул. Вот и разыскивает милиция. Да, жаль. Жаль, что этот «кто-то» не Ольга Петровна. Минуту Гвоздев раздумывал о том, не позвонить ли на Петровку. Решив, что это не самая удачная идея, он встал перед зеркальцем, стер гигиенической салфеткой кровь со щеки. Затем запер конверт с фотографиями в сейфе и позволил себе еще одну порцию коньяка.

Дима Радченко, заканчивая ужин в ресторане «Тройка», уныло пилил ножом подметку солдатского сапога, которая в меню почему-то значилась как «вырезка говяжья в панировке». Прерывая свое занятие, он поглядывал на стены и старинный сводчатый потолок ресторана, расписанные Олегом Петрушиным. Такая живопись – сюжетная, слишком яркая, стилизованная под народный лубок – Радченко не по вкусу. Кажется, будто сидишь не в кабаке, а внутри огромной палехской шкатулки, как чертик в коробке. И совсем скоро из этой шкатулки тебя вытряхнут, как оловянного солдатика или другую безделушку. И полетишь ты, болтая ногами, к чертовой матери или куда подальше.

– М-да, – сказал Радченко. – Как-то это все…

На правой стене богатый купец в расшитом золотом сюртуке сватал молодую нарумяненную девку с длинной косой, одетую в сарафан и высокий кокошник. На другой стене по синей глади волшебного озера плыли белые лебеди с неестественно длинными шеями и красными клювами. На потолке удалой ямщик гнал неизвестно куда сквозь снежные просторы, сквозь ровную, как бильярдный стол, степь, тройку лошадей бурой масти.

– А может, это и неплохо? – вслух спросил Радченко.

– Чего? – переспросил сидевший напротив сыщик Игорь Тихонов. На горячее он взял грибы с картошкой и луком, запеченные в горшочке, и, кажется, остался доволен выбором. На эстраде играла музыка, какие-то местные самородки, одетые в русские национальные костюмы, исполняли песни в стиле ретро. – Чего ты там шепчешь?

– Я говорю, может, вся эта мазня, – Радченко обвел взглядом потолок и стены, – все эти художества – как раз в тему? Может, в этом есть какая-то изюминка?

– Ты посмотри, сколько тут народа в будний день, – ответил Тихонов. – И сразу поймешь, есть тут изюминка или нет.

Довольно просторный ресторанный зал с декоративными колоннами, плюшевыми занавесками с кистями и официантами, одетыми в хромовые сапожки, красные шаровары и косоворотки, вышитые крестиком на груди, оказался битком забит публикой. Если бы не предусмотрительный Тихонов, заказавший места еще накануне, сегодня они бы ужинали в другом месте, например в привокзальном буфете. Радченко вытер губы салфеткой и отодвинул тарелку, решив, что с говяжьей вырезкой тупым ресторанным ножом не справиться, тут топор нужен. Он пригубил пиво и поманил официанта.