Бес смертный - Алексей Рыбин

Эти презрение и негодование следовало бы обратить на самих себя, ибо музыка не создается искусственно, она живет, невзирая на предпочтения интеллигентной части населения.

Музыка существует вся и сразу, во все времена.

Человек только открывает клапаны, через которые она может пройти.

И – вызывает музыку: разную, в зависимости от своего состояния, настроения, чувства голода, любви, ненависти, жадности, зависти, преданности, пресыщенности, любознательности, веры в Бога, сексуальной неудовлетворенности, ощущения собственного уродства и неполноценности, мании величия, разрухи, благоденствия, богатства, утомления, бедности, радости, одиночества, усталости, щедрости, гордости, презрения, скаредности, хитрости, смелости, силы, мудрости; в зависимости от шума машин за окном, от боли, от ветра с гор и гула лавин, от монотонной поступи каравана верблюдов, от алчности, от безумия и бесконечной войны, от запаха цветов, от смеха детей, от нехватки времени, от тесноты, от смрада помоек, от бешеных, неисчислимых оргазмов, от вони заводских труб, от вкуса хорошего вина и чистого спирта, от гомосексуальных опытов, от наркотического опьянения, от ощущения бесконечности и понимания ничтожности каждого отдельного человека, от желания положить в свой карман весь мир, от смирения и целомудрия, от ночной тишины и мерцания компьютерного монитора, от удара током, от автокатастроф и падений самолетов, от ужаса перед экзаменом, от шероховатости колоды под щекой и свиста топора, от эпидемий и моров, от аутодафе, от гвоздей в ладонях, от количества снятых скальпов, убитых китов, сожженных танков, построенных пирамид, от настроения террористических организаций и цен на ганджу, от приливов и отливов, от потепления климата и смещения магнитных полюсов, от выхода в космос и внезапного отключения Интернета.

Что человек хочет, то он и слышит; как может, так и звучит. Марк соглашается со мной, когда я говорю, что общество в целом безобразно обуржуазилось, он кивает и ухмыляется, он говорит, что ничего, кроме пустоты, сейчас уже произвести нельзя.

Пустота – самая радикальная, а значит, самая настоящая музыка нашего времени. Какая еще музыка может появиться в обществе, где люди изолированы друг от друга, где они друг в друге не нуждаются, где за обилием информационных технологий живое общение становится атавизмом и где даже телефон, убивший когда-то эпистолярный жанр, выглядит полнейшим и безобидным анахронизмом, если не абсолютным рудиментом в приличной квартире?

Рано или поздно эта пустота шарахнет по мозгам жителей дискретного мира, уснувших на бегу за очередной прибылью; очередная книга, купленная ими, будет состоять из чистых белых листов; музыка пустоты дойдет до апогея, до белого, ритмично структурированного шума. И начнет потихоньку появляться новая культурная оппозиция, вырастут новые еретики, исповедующие живопись на холсте и жанровые романы, в моду войдут мелодии, выходящие за пределы одной октавы, и для того чтобы петь, снова нужно будет развивать связки и учиться сольфеджио.

А пока – камикадзе несут в мир художественно оформленную пустоту; герои жертвуют своим вкусом и мастерством ради высшей цели, ради того, чтобы взорвать вместе со своими творческими амбициями пластмассовые соты нашего нового мира; чтобы разрушить его, обратить в прах; чтобы снова голые люди оказались на голой земле, присмотрелись бы друг к другу на троллейбусной остановке и по пути на постылую, но необходимую работу, потихоньку начали бы насвистывать навсегда, казалось бы, забытые мотивы.

– Ты чего?

– Кто? – не понял я.

– Чего бормочешь? Куда ехать?

Я стоял на проспекте Гагарина возле кособоких грязно-белых «Жигулей». Дверца машины была распахнута, из салона высовывался пожилой водитель с бледно-зеленым небритым лицом.

– Ну?

– В центр, – сказал я и выбросил на газон пустую бутылку. В лобовое стекло машины ударил длинный и прицельный раскат грома.

Я и думать не мог о том, что окажусь в постели девчонки, которая окрутит меня под желудочный рокот бас-геликона и утащит в свое логово, не дав доесть свежайшую кулебяку, которую я успел заказать после свинины. Третий раз подряд мы крутили «The Division Bell».

– Слушай, – сказал я. – Можно сделать две вещи? Во-первых, уменьшить громкость, а во-вторых, чего-нибудь поесть. А то из ресторана так сорвались, я как следует поужинать не успел.

– Еды никакой нет, – спокойно ответила Марина. – Я же сама пошла в ресторан – не просто так, наверное. Месяц ничего не ела. А дома нет ничего. Нужно снова выходить.

– А почему это ты месяц не ела? Голодала? Диета?

– Так. Не хотела.

– Болеешь?

– Да.

Вообще, мне еще в ресторане показалось, что девушка не в себе.

– Я тоже месяц по-человечески не ужинал. И знаешь, мне гораздо больше нравится «Claster One», – сказал я, выпив рюмку. – «High Hopes», по-моему, слишком депрессивная песня.

– Это плохо? – спросила девчонка, ничуть не удивившись тому, что я услышал, как она бормотала про себя.

– Да нет. Половина лучшей музыки, созданной человечеством, совершенно безысходна и мрачна, как нефтеперерабатывающий завод в ночь перед праздником.

– Почему в ночь?

– Ну, ты понимаешь… – внимательно разглядывая девчонку, начал я. – Нефтеперерабатывающие заводы – они где большей частью расположены?

– Откуда я знаю? – Девчонка даже не пожала плечами, настолько ей было все равно, где находятся нефтеперерабатывающие заводы.

– В основном на юге. Там, где нефть есть, Ну, чтобы ее далеко не возить. Представь себе: темная южная ночь, глаз выколи, что называется. В цехах никого нет, только трубы, всяческие агрегаты и огромные ржавые приспособления для переработки нефти. Ну, там, котлы, чаны, может быть, резервуары. Лестницы…

– Какие еще лестницы?

– А как же? Как же без лестниц? Без лестниц разве доберешься до края чанов?

– А зачем туда добираться?

– Чтобы проверить, как там нефть перерабатывается. Не надо ли чего добавить?

– Это вы с супом путаете.

– Ладно, не в этом дело. Так вот, смотри: ночь, темная южная ночь. Сверчки скрежещут в степи, рабочие спят пьяные, а завод пустой, темный, только где-то капает нефть, кап-кап, бензин протекает из канистры – вж-ж-ж… хлюп-хлюп… Миллиарды смертей простейших организмов, превратившихся за тысячелетия в нефть, и теперь те мертвые организмы убивают еще раз, перегоняют в бензин, этот результат многократной смерти миллиардов…

– У вас случайно шизофрении нету? – спросила девочка. – Это я так, без обид.

– Нету, – ответил я.

– А-а. Тогда ладно. Костюмчик у вас хороший. Вы не шпион будете? Извините, конечно.

– А что вам мой костюмчик?

Костюмчик как костюмчик. Костюм этот я не надевал уже и не знаю сколько лет. Даже не помню, с какой стати я его купил. Кажется, во время очередного увлечения Гари Ньюменом и «новой романтикой», которая к тому времени уже давно перестала быть новой.