Ибо сильна, как смерть, любовь… - Инна Карташевская

— Верно, верно, — поддержали его остальные, — мы тоже прыгали с нее. Там абсолютно ничего нет, все гладко, мы тоже там были.

— А вот чего я еще никак не пойму, — задумчиво прибавил старый Риго, — это чего он вообще вдруг полез на эту баржу. Там только одни мальчишки прыгают. Никто из взрослых парней туда не лезет, а тем более такой серьезный парень, как Энрико и вообще никогда к ней не подходил.

— Да, точно, — снова заволновалась толпа. — Очень странно, что он вдруг решил прыгнуть с баржи. Это совсем не похоже на него.

— А я говорю, — продолжил Риго, воодушевленный общей поддержкой, — что здесь дело нечисто. Его что-то повело туда, чтобы он нашел там свою смерть. Вот и Бартоломео тоже вдруг решил еще зачем-то воды набрать. А зачем, когда он уже и катер мыть закончил. Так вот, это кто-то наложил какое-то проклятие на нашу деревню.

Я почувствовал, как у меня по спине поползли крупные капли пота. Слава богу, что никто из них не знает о портрете, иначе не сносить бы мне головы. А тут еще мать Энрико подняла голову, и, увидев меня закричала.

— Марио, Марио, как же это случилось? Он же к тебе пошел с утра, сказал, что ему нужно с тобой серьезно поговорить. Как же он очутился на пляже? А где же ты был, когда это случилось?

— Я пошел в аптеку купить лекарство для отца, а он остался ждать меня на пляже, — с трудом выдавил я из себя. — Я только сейчас вернулся…

Она, видно, совсем обезумела, потому что вдруг вцепилась в мою руку и снова закричала.

— О чем он хотел поговорить с тобой? Зачем он пошел к тебе?

Непонятно, зачем ей было это надо знать, ничем ей это уже не могло помочь, но все смотрели на меня, и мне пришлось что-то отвечать.

— Я просил его узнать в университете, сохранилось ли за мной еще право на стипендию, и он спросил там. И еще он хотел сказать мне, что я, может быть, смогу работать по вечерам, и посылать деньги родителям, — нашелся я, вспомнив, что несколько месяцев назад у нас действительно был такой разговор с Энрико.

— Вот, — закричала она, — вот такой был мой сын. Он всегда думал о других, он всегда хотел помочь всем, и вот теперь он лежит мертвый, и никто не может ему помочь.

Воспользовавшись тем, что она отпустила меня, я постарался отойти в сторону и скрыться в толпе. С перепугу мне показалось, что все с подозрением и осуждением смотрят на меня.

— Пойди, присядь где-нибудь и попей воды, — с сочувствием сказала мне наша соседка, тетушка Клаудиа. — На тебе лица нет. И чего это она к тебе прицепилась?

— Не знаю, — стуча зубами ответил я. — Я его на пляж не посылал.

— Да ты не обращай внимания, это она с горя совсем рехнулась. Ее можно понять. Такого сына ни с того ни с сего потеряла. Ну да твоей вины в том нет. Пойдем домой, что-то мне тоже уже невмоготу этот плач слышать. Второй день подряд, это уже чересчур.

А уж как мне это все было невмоготу, она и не представляла. Не то, чтобы я чувствовал вину перед ними, нет, я никого не убивал. И не просил Портрет никого убивать. Это он сам защищал себя. А чего, действительно, они к нему цеплялись, с неожиданным раздражением подумал я. Не лезли бы к нему, он бы их и не трогал, и были бы живые и здоровые до сих пор.

Я побрел к дому, обдумывая по дороге план действий. От портрета, конечно, нужно избавиться, но так, чтобы ему при этом ничего не угрожало. Вот, например, если его купит музей, то там, наоборот, его будут хранить и лелеять. Там даже специальную температуру в залах поддерживают, чтобы картины лучше сохранялись. Так что, если мне удастся его туда пристроить, ему будет там очень хорошо, даже гораздо лучше, чем у меня дома, где его может случайно кто-нибудь увидеть и захотеть выбросить или изрезать на кусочки. Хотя, что же это я? Он ведь не допустит этого, а всех нас просто поубивает. Я почувствовал, как моя спина опять взмокла от страха. Нет, портрет нельзя оставлять дома. Его нужно пристроить в музей. Я отдам его за любую цену, которую мне предложат. Даже даром отдам, если у них не найдется денег заплатить. Просто подарю музею и все. Значит, так, завтра с утра я еду в город. Скажу в музее, что этот портрет достался мне от бабушки пролежал у нас, например, на чердаке много лет. А если он не представляет большой художественной ценности, пусть они положат его в запасник. Там ему тоже ничего не будет угрожать, будет лежать себе и все.

Я вдруг понял, что мысленно разговариваю с портретом и пытаюсь убедить его, что хочу ему сделать только хорошее. Еще бы, попробуй я замыслить что-нибудь плохое, он мне мигом башку разобьет.

Дома меня встретили охами и ахами родители, до которых тоже уже докатилась страшная новость. Пришлось им пересказать все, что я знал о происшедшем. Слушая меня, мать только крестилась и благодарила бога, что я пошел за лекарством, а не с Энрико на пляж. Наконец, она заметила, какое у меня лицо и прекратила свои расспросы. Отказавшись от еды, я пошел в свою комнату и лег на кровать. Мне было страшно. Я находился в одной комнате с жестоким убийцей, а сделать ничего не мог. Нужно было дождаться завтрашнего дня и любым способом пристроить портрет. Но отдать только, так сказать, в хорошие руки, иначе… О том, что будет, если случится иначе, я даже и думать боялся. Мне казалось, что голова моя уже трещит и ломается под чем-то тяжелым и безжалостным. День прошел как в тумане. Я даже ни разу не вытаскивал портрет, так как боялся смотреть на него. Вечером я предупредил родителей, что завтра поеду в город, поговорить о стипендии и работе по вечерам. Мама, которая все время чувствовала себя виноватой из-за того, что я не мог из-за них учиться, одобрила мое намерение.

— Конечно, сыночек, поезжай, может, и найдется какой-нибудь выход из положения, — сказала она.

Утром я вытащил свой старый школьный портфель, положил в него на всякий случай свои документы и нехотя достал портрет. Вначале я твердо решил даже не разворачивать его, но потом не выдержал и развернул. Странно, вчера мне показалось, что краски были немного тусклыми, как бы потемневшими от времени, а сегодня они стали гораздо ярче. Наверное, все дело в освещении, подумал я, отводя глаза и стараясь не вглядываться в его лицо. Откровенно говоря, я просто боялся. А что, если он стал ярче, потому что питается кровью своих жертв? И сейчас он вдруг подмигнет мне или пошевелится, или как-то иначе даст понять, что он живой. Но портрет оставался неподвижным. Это был обыкновенный кусок материала, расписанный красками. Ну, как он может быть убийцей, сам подумай, заговорил во мне голос рассудка. Вот что, я его отдам в музей и мне незачем будет ломать голову, убийца он или нет, в конце концов, решил я и пошел на остановку автобуса.

По дороге я еще раз продумал, что я скажу в музее. Ничего умнее, чем сказать, что я нашел картину на чердаке в бабушкином сундуке, я придумать не смог. Конечно, хотелось бы получить за него какие-нибудь деньги. Но самое главное, избавиться, и так, чтобы никто в нашей деревне ничего не узнал. Поэтому лучше будет, если он окажется не очень ценным. Я знал, что на ценные картины нужно иметь документы, что они не ворованные, или, по крайней мере, убедительную историю о том, как она попала к нам. К тому же тогда картиной заинтересуются журналисты, нахлынут в нашу деревню и начнут расспрашивать моих родителей. До меня вдруг дошло, как я рискую. Ведь мои родители тут же начнут отрицать, что у нас дома хранилось что-либо подобное. Может, рассказать правду, что я выловил его в море? А если дома спросят, почему я молчал, скажу, что из-за всех этих событий, просто забыл о нем. Да, я и не думал, что он окажется ценным, просто решил отдать его в музей и все. В общем, я решил действовать по обстоятельствам и, если картина окажется ценной, постараться сохранить анонимность.