Воин. Голос булата - Дмитрий Янковский

– Будь по твоему, коль иначе нам дела не справить. Но одному ему два волоса не принесть, нужен помощник. Отпусти и меня ему на подмогу.

– Нет уж! – недобро усмехнулась девушка. – Ворону ума занимать не надобно, а ум с хитростью завсегда рядом ходят. Пусть возьмет в помощники одного из сынов твоих, рано иль поздно ты им все равно об источнике поведаешь.

– Кха…Каррр! Кха…Кха… – воскликнул придушенный ворон.

Его собрат соображал быстро, не стал задерживаться, только мелькнул темным пятнышком к небу синему.

Микулка вздрогнул в последний раз и замер. Ветерок заржал протяжно и жалобно, отошел от мертвого, кося диким взглядом и направился к веси, а Дива присела рядышком с витязем и горько заплакала, роняя крупные слезы на пробитую грудь.

Еще солнце не прошло и половины пути до полдня, как Совка с дружками нашел погибшего героя, позвал старших, а Дива обернулась горлицей и настороженно смотрела на действия людей, перелетая с ветки на ветку до самой веси. Его несли по очереди все оставшиеся на ногах мужи, держали по четверо, скорбно склонив головы в безропотном почтении к безмерному геройству юного отрока. Они, огромные, сильные, не спасли родную весь, не уберегли от лютого ворога, а он, молодой, не познавший ни любви, ни радости достигнутых целей, вышел один против целой рати и одолел ее. Вон печенеги, малым числом ушли берегом, оставили в волнах морских большую часть своего воинства, а скольких он сам пострелял-порубил… Теперь вороги не скоро сунутся, еще и собратьям своим расскажут, как от поверженных было русичей получили и на орехи, и на желуди еще осталось.

А витязь молодой, неизвестно какого роду-племени, и от рабства русичей спас, и от позора, поскольку завидев бой поднялись они от велика до мала бить басурман. Искупили жители победой позор поражения, да только не их в том заслуга… Потому и несли погибшего воина на руках через всю весь, склонив головы в величайшем почтении, несли мимо сгоревших изб, мимо вражеских трупов, мимо торчащих в небо истлевшими головнями шатров. Передавали мужи тело витязя из рук в руки, каждый хотел прикоснуться, отдать дань уважения, а те кто отнес свое, складывали большой погребальный костер, чтоб душа безвестного храбреца с дымом очищающего огня перенеслась в вирый, к Богам и таким же героям.

Целый день пролежал Микулка у погребального костра, рядом с ним положили его необычный меч, готовили к тризне Ветерка, не зная, что никакой то не боевой конь, а всего лишь деревенская скотина для пашни.

Тризну решили начать, когда солнце обожгло своим краем вершины западных скал. Собрались все, кто мог двинуться с места, нашли уцелевших музыкантов, и те раскидали предвечернюю тишину звонким гулом рогов и нежным посвистом дуды. Бабы и девки наготовили еды так, что наспех сколоченные столы ломились от снеди, благо что печенеги не то что чужое, и свое оставили, лишь бы живыми уйти.

Погребальный костер упирался поленьями в небо, поджидая героя, не дождавшегося прошлым утром восхода. Под жалобное завыванье дуды факельщик запалил жаркое пламя и направился к сухим поленьям с ветреной стороны. Факел шкворчал смолой, брызгал огненными искрами, оставлявшими в голубоватом воздухе сизые дымные следы. И тут невесть откуда свистнула крыльями горлица, яростно ударила факельщика в грудь, отлетела снова ударила, на этот раз метя в лицо. Факельщик отмахнулся неловко, поразившись нежданному напуску, махнул рукой, потом факелом, отгоняя смелую птицу. Экое лихо на тризне! Кто-то потянулся за луком, но малый Совка схватил стрелка за руку.

– Стойте! – закричал он. Стойте, погодите! Не бейте зазря горлицу…

Лучник отложил стрелу, дивясь словам мальчика, а тот в это время продолжил:

– Неужто не понять, что воин нас спас не простой? Простому человеку разве по силам такое сделать? Целую рать одолеть? Постойте, говорю я вам! Видать и горлица не простая.

– Совка, шел бы ты к мамке, да тризну справлять не мешал. – огрызнулся факельщик, не зная что дальше делать.

Горлица кружила над его головой, но пока тот стоял, не била, не трогала.

– Ступай, босявка, мал ты еще взрослые дела судить.

– Да вам бы только меду на тризне накушаться! – зло сверкнул глазами мальчишка. – И олу напиться. Чай когда я с колом вперед вас пошел басурман бить, не мал был… А тут враз из меня сопляка сделали? Как перед печенежским напуском не слушали стариков, что надо с полуночи и с полудня частокол поставить, так и сейчас меня, малого, не слушаете. Был бы частокол, разве прошли бы басурмане весь навылет? Разве побили бы наших слету? Не послушали… Послушайте хоть теперь меня! Не жгите костер, давайте взглянем, чего горлица хочет. У витязя незнакомого меч необычный, и боевой конь не такой как у всех, больше на ярмовую кобылу похожий. Может и сам он неведомой силой владеет? Запалить никогда не поздно. Солнце едва скал краем коснулось, а вот когда последний лучик в сумерках утонет, тогда я вам перечить не стану.

– Может прав малый Совка? – спросил у народа худющий седой старик.

– Пусть по его будет! – загудела толпа. – Ежели до захода ничего не изменится, будем тризну править.

Факельщик затоптал сапогами огонь и хмуро уселся у самых поленьев, ожидая сигнала. Все как зачарованные повернулись на запад, провожая взглядами уставшее светило. Кто смотрел с нетерпением, кто с надеждой, кто с безутешной печалью, только равнодушных взглядов не было. Горлица уселась на поленья возле Микулки и заворковала так тоскливо, что у многих душа заныла от этой невысказанной словами скорби. В ее глазах отражался остывающий жар заката.

Острозубые скалы откусили уже половину солнечного диска, а ничего нового не произошло. Никто из смотревших в это пламенеющее марево не помнил такого медленного заката.

– Что там? Ярило рубахой за сучок зацепился? – буркнул факельщик.

На него зашикали недовольно, стараясь сохранить хрупкую торжественность момента. Вот уже не диск, не полдиска и даже не четверть… Словно разлилось озерцо расплавленного железа между темнеющими верхушками скал.

– Что за пятна на солнце? – удивленно воскликнула девочка лет семи.

Остальные вгляделись, тоже подметили две черных точки на фоне рубиновой лужицы.

– Да то птицы! – подхватил здоровенный мужик, вытягивая красную шею.

– Точно! Вороны! – загудела толпа.

Даже факельщик привстал, стараясь все же не показывать своего любопытства, да только на него уже никто не обращал внимания, все смотрели на странную крылатую пару, устало ковылявшую в густеющем синевой воздухе. Вот они ближе, ближе…

Тяжелый, отъевшийся на полях сражений ворон и совсем молодой еще, едва ставший на крыло вороненок, тащили в клювах играющие струи воды. Вода струилась, шумела, сохранив голос породившего ее источника, текла из ниоткуда в никуда, неся из одной безмерности в другую отблески заходящего солнца. Ворон парил, стойко удерживая на крыльях тяжесть своей ноши, а вороненок то и дело проваливался, семенил крыльями, едва удерживаясь в остывающем воздухе. Горлица взлетела им навстречу, поднялась ввысь, словно пытаясь нагнать уходящее солнце, метнулась к поленьям и ударившись оземь обернулась темноокой красавицей. Ворон с вороненком уселись рядом с поверженным витязем, еле удерживая в клювах тугие струи воды и изумленные русичи разглядели, что у ворона струя как седой волос, а у вороненка живая, прозрачная.