Строптивые фавориты - Наталия Сотникова

– Я действительно испытываю боль, я любил его, потому что он любил меня, но, однако же, ему чего-то недоставало.

Гроб с покойным коннетаблем отправили в Тур, и сопровождавшие его кучера играли на нем в карты, пока лошадям задавали корм. Отпевание происходило в соборе Тура в присутствии безутешной вдовы. Она отправилась в столь дальний путь, невзирая на шестимесячную беременность (так и осталось тайной, чьей же дочерью была Анна-Мария – де Люиня или де Шеврёза?). Король не только не пожелал появиться на похоронах, но даже не направил туда своего представителя. Тем не менее в соборе собралось достаточное число важных лиц, чтобы было видно, что хоронят знатного вельможу.

После смерти фаворита короля осадило множество недовольных, обиженных де Люинем или же считавших себя таковыми, чего-то недополучивших или потерявших в результате его попыток обеспечивать только себя и свою родню. Людовик, который хотел войти в историю под прозвищем «Справедливый» или же «Целомудренный», приказал управляющему имуществом покойного г-ну де Контаду составить подробнейшую опись его собственности, а секретаря де Люиня Монсиго с пристрастием допросили в верховном суде с целью выявления каких-то незаконных приемов обогащения. В конце концов оказалось, что упрекнуть де Люиня не в чем.

Король сохранил для сына де Люиня, которому едва исполнился год, все должности покойного отца, за исключением коннетабля. Обязанности управления Пикардией от имени малыша были возложены на брата покойного, герцога де Шольнэ. Однако братьев фаворита вежливо попросили выйти из Государственного совета и освободить свои покои во дворце Тюильри. К счастью, у них достало ума не отстаивать свои права, а спокойно наслаждаться благосостоянием, обеспеченным им усопшим и не ввязываться в разного рода политические интриги.

После похорон Мари возвратилась в Лувр, дабы продолжать исполнять свои обязанности гофмейстерины при Анне Австрийской. Медовый месяц между королевой и Людовиком давно миновал; однако же и покойный фаворит, и его супруга бдительно следили за тем, чтобы царственные супруги хотя бы изредка вместе возлегали на ложе, пусть даже чисто из чувства долга. В начале 1622 года Анна Австрийская вновь была беременна и чрезвычайно радовалась этому событию.

Король выступил во главе своей рати подавлять мятеж гугенотов в Лангедоке. 15 марта 1622 года королева вместе со своей гофмейстериной и сводной сестрой короля, мадмуазель де Вернёй, отправились в гости к принцессе Конти, чьи покои располагались также в Лувре. Они провели там очень веселый вечерок, пока колокола не пробили полночь. Обратный путь лежал через зал, погруженный во тьму, под светом, падавшим из плохо освещенных окон, мерцали каменные плиты, вытертые за многие годы ногами придворных до блеска. Мари и Катрин-Анриэтта подхватили Анну под руки и заскользили по гладким камням. В темноте Анна наткнулась на возвышение, на котором в дни торжеств устанавливали королевский трон. Толчок был неожиданным, молодая женщина упала и больно ушиблась. В ту же ночь у нее случился выкидыш.

Гнев Людовика был настолько силен, что он приказал Мари немедленно покинуть Лувр. Однако ловкая женщина сумела пробудить в нем жалость к своему положению, и негодование короля несколько утихло. Тем не менее этот случай породил взаимную ненависть, которой не суждено было умереть до скончания жизни этих двух особ. И королева, и гофмейстерина принялись доказывать Людовику, что на том продвинутом сроке беременности, на котором пребывала Мари, было невозможно изгонять ее из дворца. Тогда король милостиво согласился оставить вдовую герцогиню, но с проживанием в какой-то удаленной опочивальне, а не в комнатах, расположенных прямо над покоями королевы. Анна Австрийская рыдала, заламывая руки и уверяя супруга, что Мари является ее ближайшим другом, но Людовик остался непреклонен. Конечно, подруги виделись тайком, и Мари прилагала все свое искусство, чтобы очернить в глазах жены супруга, который повел себя столь неблагородно.

Правда, король не осмелился отобрать у Мари ее обязанности гофмейстерины, и она была твердо намерена побороться за них. Родив в положенное время дочь и едва оправившись от родов, вдова принялась за воплощение в жизнь плана, который позволил бы ей сохранить прежнее положение. Многие из ее знатных знакомых после приказа короля удалиться из Лувра перестали посещать ее; родственникам де Люиня после смерти фаворита порекомендовали удалиться от двора. Значит, необходимо было срочно обрести такую опору, которая позволила бы ей восстановить свое положение. И Мари решила заставить своего любовника Клода де Шевреза жениться на ней.

Заполучить такого знатного человека в мужья стало бы великой удачей. Де Шёврез был очень близок к королю, ибо всегда преданно оставался на его стороне. В некотором роде он был неприкасаем, ибо имел высокопоставленных родственников или друзей почти при всех дворах Европы. Де Шеврёз носил титул принца Лотарингского, являлся великим камергером Франции и наместником короля в Верхней и Нижней Оверни. Похоже, он был страстно влюблен в Мари, так что надо было ковать железо, пока горячо. Молодая женщина опасалась, что перспектива вступления в брак не прельщает его. Когда-то велись переговоры о его браке с барышней из чрезвычайно родовитой семьи герцогов Мэнских, но потом они были прерваны по инициативе жениха.

Мари тут же взялась за дело с присущей ей энергией. Оказалось, что де Шеврёза в Париже не было: он отправился в паломничество в городишко Льесс, к чудодейственной Черной Богородице, статуе, привезенной крестоносцами из Святой земли и установленной в старинной церкви Нотр-Дам-де-Льесс. Эта святыня была чрезвычайно почитаемой, в частности Генрих IV и Мария Медичи по случаю рождения Людовика XIII пожертвовали в нее алтарь, заалтарье и триумфальную арку, а Людовик и Анна Австрийская – ризницу. Совершать туда паломничество было модно, тем более что местные трактиры славились хорошей кухней. Де Шеврёз отправился в Льесс с четырьмя друзьями, ибо паломничество обеспечивало хороший предлог как следует гульнуть и тут же получить отпущение совершенных грехов – до атеизма времен Просвещения было еще очень далеко.

Мари отрядила в Льесс доверенное лицо с письмом, где самыми яркими красками обрисовала свое отчаянное положение и призывала спасти ее срочным заключением брака. Если она покинет Лувр, то исправить ситуацию будет намного сложнее. Друзья тут же принялись отговаривать де Шеврёза от подобного опрометчивого поступка, ибо он грозил испортить его отношения с королем. Под их бурным натиском герцог послал любимой женщине отказ, но отделаться от Мари было не так-то просто. Когда Клод вернулся в Париж, она пустила в ход беспроигрышное женское оружие и добилась своего – кто мог устоять перед ее чарами?

Из благоразумия она написала письмо королю, испрашивая его разрешения на брак – у Клода на подобный смелый шаг не хватило духа. Людовик пришел в неистовый гнев, но не мог ответить отказом – на сей раз вмешались более набожные друзья герцога, указывавшие на необходимость законным образом урегулировать сложившуюся скандальную ситуацию. Разрешение было всемилостивейше, хотя и со скрежетом зубовным, пожаловано, но, как оказалось впоследствии, оно лишь поспевало вдогонку за энергичными действиями безутешной вдовы и недавно оправившейся роженицы. Опасаясь, что король не даст своего согласия, она 22 апреля поспешила обвенчаться с герцогом де Шеврёз в поместье отца, Эркюля де Монбазон. Когда она приехала к отцу с просьбой предоставить отчий дом для совершения церемонии и приема гостей, тот впал в настоящее бешенство, сочтя столь поспешное после смерти супруга бракосочетание в высшей степени неподобающим шагом. Он позаботился о том, чтобы на церемонии не присутствовал никто из семейства Монбазон, дабы не скомпрометировать себя подписью на этом постыдном брачном контракте. Зато вакантные места с лихвой заполнились родней Клода де Шеврёз в полном составе. Тут была представлена вся высшая знать Франции, Лотарингии и Бретани. Даже без подписей родни Мари на брачном контракте церемония прошла без сучка и задоринки, хотя по причине недавнего траура невесты празднества не устраивали. Естественно, о покойном герцоге де Люине никто и не вспомнил.