Проклятие Матери гор - Ростислав

туда затесалась? Вы бы еще мою, хе-хе, сестрицу сюда приплели. Нет-нет! Он освободил девочку, простите, крестьянку!

(Все как один ошеломленно закачали головами и закатили очи горе).

– Вы только представьте себе! Грогар, значит, дурак-человек, допёр на собственном горбу раненого слугу до… до… как там… до Северных Врат, где имелся выход наружу. А потом побежал выручать – о боги! – крестьянку! Нет, то, что он не бросил слугу подыхать, это я понимаю. Судя по тому, что тут написано, слуга тот был очень умен. Ежели мы будем разбрасываться такими людьми, то ни к чему хорошему это не приведет. Но рискнуть своей шкурой ради нищенки?

Смеетесь. Ну что ж. Вам смешно, а меня все это наводит на грустные мысли. Ему не хватало любви.

(Лица придворных как по команде приняли скорбное выражение).

– О! Да-да! Не хватало. Грогар был одинок. Одинокое детство в мрачном темном замке.

– Но… у Грогара, кажется, была большая семья? – не то спросила, не то робко возразила одна дама.

– Да-да, – сердито подтвердил Дио. – Семья-то большая. И вся она (семья то есть) буквально таяла, видя тот волшебный, прелестный цветок, имя которому, – тут принц понизил голос до шепота и с томлением произнес: – Миранда. Миранда!

(Придворные с недоумением переглянулись – уж не влюбился ли Дио?)

– А Грогар, – не обращая внимания на переглядывания присутствующих, продолжал Дио, – этот гадкий, заплеванный всеми, презираемый, убогий мальчик, физиономией напоминавший коня…

– Какой же он гадкий? – недоуменно спросили сразу несколько дам. – По-моему, он очень даже ничего. Да, ничего, красавчик. И совсем он на коня не похож, неправда это. Так ведь?

(Раздались смущенные смешки).

Дио, понимая, что его искусно сотканная нить рвется, капризно сжал губы.

– Э-м-м… это сейчас… э-м-м… он сейчас ничего, но в детстве, уж поверьте мне, он был… страшен. Да-да. И это даже мягко сказано. Бедняга влюбился в совершенство, богиню красоты – Миранду, Миранду! и пронес это неразделенное чувство, тщательно скрытое в тайниках души, оберегаемое им, леле… леле… лелеямое… взлелеяемое… тьфу! Ну, вы поняли меня.

– Лелеемое, – подсказал кто-то.

Но Дио не обратил на подсказку никакого внимания.

– Всю жизнь он бессознательно тянулся к ним – к цветам, – срывал их…

Глава 29 - 31

29

Грогар проснулся в холодном поту.

– Проклятье! – воскликнул он. – И приснится же такое? – Перед его глазами все еще стоял до жути правдоподобный сон, как будто Грогар прошедшей ночью наблюдал за неким театральным действом. – Ах ты сволочь! Паскудник! Сукин кот, дрянь! Мелочь сопливая! И есть-то – от горшка три вершка! Это я-то срываю цветы? Это у меня-то физиономия коня? На себя бы посмотрел: стоит чуть поднатужиться – соплей перешибешь! Барашек тряпошный! Каналья! Уродец!

Дио, великий и ужасный Дио, на самом деле был тщедушным человечком с преогромным носом и толстыми ярко-алыми губами. В свои двадцать пять лет принц уже обладал большой плешью; говорил слегка присвистывая, так как между двумя передними верхними зубами у него имелась щель толщиной чуть ли не с мизинец, о чем не преминул вспомнить охваченный праведным гневом Грогар:

– Лысая шепелявая скотина. Думаешь заарканить Миранду? Не бывать этому! Да она скорее переспит со свинопасом, нежели возляжет с тобой, мозгляк!

(Что правда, то правда).

Но тут Грогар умолк, ибо внезапно осознал, что размахивает руками и орет благим матом в полном одиночестве – в дикой глуши на краю света. Да и предмет его негодования вовсе не Дио, а его же сон, воображение.

И он рассмеялся.

– Ну, чудак! Препираюсь со сном. Какая же ты все-таки нахальная тварь, милейший Дио! Даже во сне сумел мне напакостить.

Новый взрыв хохота.

Умывшись и напившись родниковой воды, Грогар отправился в путь, отбросив всяческие сомнения, страхи, мечты, вымыслы и тому подобное. Он постарался сосредоточиться на дороге и внимательно вглядывался в темноту леса, подмечая все шорохи, странности.

Частые смены настроения от тоски до отдающего безумием веселья, разговоры с самим собою напугали ярла. «Чем меньше думаешь, тем целее будешь, братишка, – убеждал он себя. – Будущего нет. Есть только настоящее и цель, к которой я стремлюсь. Пока не достигнута цель, нечего и думать о том, что будет. Я должен, черт побери, взять себя в руки. Я охотник. И я же – добыча, а это значит, что только собранность, предельная концентрация, ничем не одурманенный разум спасут нас обоих».

Прошел час, другой, третий.

Хвойный лес постепенно сменился лиственным, расцвеченным осенью множеством оттенков желтого и красного. Попадались и деревья, уже сбросившие листву, и таких становилось все больше.

Грогар, вновь почувствовав жажду, углубился в чащу, надеясь найти там ручей. Он уже не думал, что вода – презренная вещь. Наоборот, он научился ценить ее.

Хтойрдику пришлось зайти довольно далеко, пока он не наткнулся на то, что искал. Но, едва зачерпнув воды, ярл сразу отчетливо ощутил запах. Вода отдавала старой падалью.

– Вот незадача, – буркнул он. – Видать, выше по течению какая-то зверюга подохла.

Через сто шагов Грогар обнаружил источник заразы, и им оказался человек, погруженный в воду лицом вниз.

Не без опаски ткнув тело копьем – дабы убедиться, что мертвец действительно мертвец, – ярл осмелел, перевернул труп и ахнул: перед ним лежал… Ардамен.

Некоторое время Грогар тупо глядел на мертвого поэта, недомертвеца. Затем вытащил его на берег и, преодолевая отвращение (Ардамен выглядел еще хуже, чем прежде: весь раздулся и стал чем-то похож на ту самую жабу-клоуна), похлопал его по щекам.

– Эй, дружище! – неуверенно произнес ярл. – Очнись! Ты как? Умер, что ли? А?

Едва он сказал это, как осознание абсурдности происходящего опять заставило его рассмеяться.

– Так-так. Пытаюсь привести в чувство давнишний труп. Это уже повод для серьезного беспокойства.

Грогар решил похоронить беднягу. Отыскал подходящий овраг. Положил туда бренные останки, завалил камнями, обложил ветками.

Помолился.

– Покойся с миром, брат. Ты был хорошим человеком и после смерти.

30

Следующее происшествие, приключившееся с Грогаром уже во второй половине дня, и вовсе было из ряда вон.

Впоследствии, годы спустя, Грогар вспоминал тот случай не раз и признавался, что он ему запомнился сильнее всего, причем