Мемуары сластолюбца - Джон Клеланд

Ничто так не располагает к философским размышлениям, как любовное разочарование. Помехи, возникшие на пути к обладанию Агнес, убили в моей душе всякое подобие чувства, равно как и угрызения совести в связи с моим необыкновенным успехом у леди Олдборо, которую я ненавидел больше, чем она того заслуживала. Однако холодное безразличие первых минут после мнимого разоблачения Агнес оказалось всего лишь защитной реакцией, призванной помочь мне справиться с яростью, в том числе по отношению к самому себе. Однако, оставшись один, я почувствовал десятикратную злость и стыд за собственную низость. Я искал спасения в хандре – и не без успеха. У себя дома я произносил пространные и напыщенные монологи, направленные против женщин. Тогда-то и случилось, что я окончательно забыл Лидию – только потому, что не мог допустить, чтобы ее светлый образ присутствовал при том, как я метал громы и молнии и выносил приговоры.

"Женщины, все как одна, состоят из легкомыслия, хитрости и лени. Мудро поступает тот, кто относится к ним исключительно как к средству наслаждения и, будучи уверен в своем превосходстве, не позволяет себе страдать из-за них. Если же вас одурачили, пеняйте на себя".

Весь этот бред, не лишенный поэзии и сопровождаемый театральными жестами, сильно отличающийся от обычных панегириков прекрасному полу, принес мне облегчение и поднял меня до высот философской безмятежности духа. А так как я никогда не позволяю увлечениям мешать отдыху, то несколько часов крепкого сна полностью восстановили мои силы и душевное равновесие, и я проснулся с одним-единственным желанием – завести новую любовницу, чтобы окончательно исцелиться. Унижение мое было так велико, что я решил удовольствоваться первой попавшейся женщиной. На это решение повлияли врожденное нетерпение и привычка как можно быстрее и полнее удовлетворять свои потребности.

Пока я – не без приятности – предавался подобным размышлениям, ко мне заехал с утренним визитом лорд Мервилл; я встретил его с большой радостью, потому что он подтрунивал над моим увлечением Агнес гораздо меньше, чем следовало. Он предложил посетить один из известнейших домов Лондона, специально предназначенных для путешественников по стране Любви, где не особенно интересуются, что побуждает человека отправиться в такой вояж – были бы корабли в полной боевой готовности и приятны глазу. Там нет страховой конторы, которая брала бы на себя ответственность за безопасность отважных путешественников и спасала от некоторых последствий, приводящих к не слишком приятному карантину: каждый отвечает за себя. Мервилл был образцовым лоцманом, не только досконально изучившим картину, но также знавшим, сколько груза можно взять без риска пойти ко дну. В то же время никто, как он, не презирал подобные путешествия.

Я не усмотрел в его предложении ничего обидного для себя: он лишь хотел, чтобы я развеялся, при этом заплатив ничтожную цену, и охотно согласился, тем более охотно, что совершенно освободился от чар Агнес, тайну увлечения которой до сих пор скрывал от Мервилла – как из гордости, так и руководствуясь понятием чести.

Мы разошлись, чтобы вечером встретиться в театре, а после спектакля на остаток ночи закатиться в одну из расположенных неподалеку мясных лавок, где, в соответствии с варварским вкусом – не хуже, чем на людоедском рынке – была выставлена на продажу человеческая плоть и где так же обжуливают покупателя, любителя дешевизны, сбывая ему товар, как мясник – туши. "Взгляните, господа, вот поистине лакомый кусочек – хоть сейчас насаживай на вертел. Какая сочная мякоть – только что из деревни, не какая-нибудь заезженная кляча – нетронутая, без единого признака порчи, пухленькая, беленькая…" – и далее в том же духе или того почище.

Наша компания состояла из лорда Мервилла, меня и еще троих джентльменов: герцога Такого-то, лорда Мелтона и Гарри Барра. Вечер устраивал герцог – в качестве штрафа за проигранное пари; место было выбрано его удачливым соперником, а сценарий разработан лордом Мервиллом, который был волен пригласить кого угодно.

Герцог славился тем, что, обладая состоянием принца и душой ростовщика, являл собой отвратительный пример молодого скупердяя. Бережливость – его единственное достоинство – в данном случае была чистейшей иллюзией, отъявленным мошенничеством и, по существу, величайшим из пороков, коренным образом отличаясь от разумной экономии во имя собственного благополучия, которой не рекомендуется пренебрегать даже владельцам обширнейших поместий. Его же скупость была не чем иным, как скаредностью и соседствовала с дурными наклонностями, несовместимыми с его титулом. Если герцог, сделав покупку, сразу рассчитывался с торговцем, то не из принципа и не из-за доброго отношения к торговцу, а потому, что такое редко встречающееся поведение давало ему право требовать себе скидку. Все в его доме говорило не столько о любви к порядку, сколько о жадности. На радости плоти он смотрел как на удовлетворение чисто животных инстинктов, не поднимаясь при этом над уровнем лакея или извозчика. И даже в самые интимные минуты был не способен приоткрыть дверцу в свое маленькое, черствое сердце.

По всему городу ходили слухи о его подлом и жестоком обращении с любовницами, которым он, к тому же, мало платил. Герцог отличался грубым вкусом, крайней неразборчивостью и предпочитал низкопробных женщин, лишь бы они обошлись подешевле. Дурное мнение о нем в обществе не осталось для герцога тайной за семью печатями, но он остался к нему равнодушным. То была не безмятежность, проистекающая из сознания своей правоты, но полнейшее пренебрежение к своей репутации.

А друзья, чьим обществом, из-за недостатка вкуса, он не умел наслаждаться, кого не старался завоевать и даже не отваживался мечтать о них, довольствуясь навозными мухами, суетящимися возле всякой зловонной кучи!

Полной противоположностью герцогу, причем противоположностью, доходившей до крайности, являлся лорд Мелтон, которому он проиграл пари и который всего лишь три года назад обрел независимость после смерти известного своей строгостью отца, державшего его в ежовых рукавицах, которые больше раздражают, нежели смиряют порывы юности, так что при первой возможности сбросившее родительский гнет чадо, бросив поводья, летит вниз по крутому склону в пропасть чувственных наслаждений. Так и случилось с лордом Мелтоном: получив в полное владение поместье и неограниченную свободу, он словно с цепи сорвался и устремился в Лондон. Лишенный собственного жизненного опыта и не слушая советов, к которым он питал почти физическое отвращение, этот прекрасный юноша набрасывался на первую попавшуюся проститутку, при виде которой у него закипала в жилах кровь и которая искусно облегчала его тело, душу и карман. Кошелек лорда Мелтона был вечно к услугам мошенников всех мастей, и они рассматривали его в качестве своей собственности, не стесняясь брать, сколько заблагорассудится. За короткое время он нанес невосполнимый урон своему состоянию и здоровью. Его особняк, поражавший кричащей, никому не нужной роскошью, вызывал насмешки со стороны тех, кто обогащался за его счет. Излишества подорвали его физическую мощь. Таким образом, посвятив себя непрерывной погоне за всевозможными наслаждениями, лорд Мел-тон по-настоящему не изведал ни одного; погнавшись за новой приманкой, не успевал как следует насладиться только что обретенной радостью. В объятиях новой любовницы в мечтах уносился к следующей, превращая реальные наслаждения в издевающиеся над ним химеры, которые влекут – и исчезают, стоит только подобраться к ним поближе. Он задался целью прослыть сластолюбцем, но заслужил лишь репутацию одного из тех жалких дебоширов, приспешников разврата, какими кишат большие города и которых легко узнать по изможденным лицам, зависти во взоре, чахоточному виду и по тому, как они волочат ноги – наглядные пособия для лекции о пользе умеренности, более красноречивые, нежели многие тома высоконравственных проповедей.