Оппозиция, или Как противостоять Путину? - Сергей Кара-Мурза

Это, конечно, частности. И не то главное, что какие-то лоббисты в правительстве насовали в бюджет таких проектов. Страшно то, что весь наш политический мир просто не замечает этой череды нелепостей. А мы все настолько верим нашим неподкупным депутатам, что и сами не интересуемся. А если заинтересуемся, то не задаем вопросов. А если и задаем вопросы, то не требуем ответов.

На деле здравомыслящим людям уже ясно: выйти из кризиса и восстановить приемлемый образ жизни можно только через новую программу индустриализации, которая возможна лишь при солидарном участии всего общества. При сознательном отказе от всех излишеств и собирании средств на возрождение сначала сельского хозяйства, а затем промышленности. Для этого хотя бы на время придется отказаться от монетаризма — для купли-продажи всей массы ресурсов, необходимых для такой программы, никаких денег не хватит (да они все равно утекли бы, не удержишь). Монетаризм — для производства барахла на частных предприятиях. Ведь многим хочется быть предпринимателями — богатеть, разоряться, бегать от рэкетиров. Конечно, при этом нет никакой необходимости возвращаться к тупой распределительной системе. Даже во время войны 90 % продуктов шло на скромное, но надежное питание всем, а 10 %— в коммерческие магазины. Гульнуть ведь тоже бывает надо. А сегодня для очень многих надо иметь доступные витрины и вид прилавков, как в западных супермаркетах. Ради бога, для этого много продуктов не требуется. Пусть Евтушенко падает в обморок от колбасы не где-то на Западе, а в его любимой России — он ведь все-таки наш национальный поэт, неудобно посылать его для обмороков за рубеж. Все это возможно, средства в стране пока есть. Но ведь никаких признаков поворота к такой программе не видно.

Мы не начнем выбираться из нынешней ямы, если не решим одну задачу, к которой пока что даже не подступили. Если не найдем общего языка с молодежью и не объясним ей, что с нами произошло и почему продолжать эти «реформы» — верная гибель. А ведь это и себе-то объяснить непросто, иначе бы такая масса разумных людей в эту «реформу» не поверила бы. Именно поколение 20–40-летних решает сегодня судьбу России. Кто бы ни пришел к условной законной власти через выборы, именно от этого поколения он должен получить согласие на трудный поворот. Именно это поколение вынуждено будет отказаться от несбыточных иллюзий и даже от того потребительского «счастья», которое почти было у него в руках. С этим поколением и должен быть установлен диалог — чем скорее, тем лучше. И для этого диалога нужен новый язык.

Даже если бы тот язык, на котором говорят сегодня «ученые социалистической ориентации», был правильным (а это вовсе не очевидно), он не годится потому, что молодежь его не приемлет. Тот, кто действительно хочет диалога, не должен обвинять собеседника в том, что тот не понимает его языка. Он должен находить понятные собеседнику слова и доводы — сам учить его язык или искать переводчика. Но мы от этой работы бежим. Наши патриотические собрания — это типичные собрания сект, на которых мы должны согревать друг друга близкими и приятными словами. Наши газеты заполнены проклятиями в адрес двух условных, ставших почти абстрактными противников — демократов и Запада. Совершенно никакого диалога из этого проклюнуться не может. Наоборот, мы все больше замыкаемся в капсулу. Выборная кампания может быть прекрасной трибуной, чтобы начать разговор, но мы должны изменить наше поведение самым коренным образом.

Я активно участвовал в кампании выборов в Думу 1995 г. Тогда демократы были деморализованы и робко шли на диалог. И на собраниях я заметил важную вещь: самые умные и действительно жизненные вопросы кандидатам от КПРФ задают их противники, демократы. Те, кто усомнился уже в Чубайсе, но был враждебен коммунистам и поэтому не стеснялся поставить их в неловкое положение своими вопросами. Сторонники же, зная, как трудно на эти вопросы ответить, своим кандидатам их не задают. Тогда наши кандидаты, насколько я мог видеть, чаще всего обрывали демократов. Кто бы, мол, спрашивал, а вы, гады, страну угробили. И вроде бы аудитория была довольна, но, думаю, довольна на момент. А вред такой уход от диалога нанес большой.

Конечно, трудно обращаться к людям, которые тебе не доверяют или настроены к тебе враждебно. Но мы и могли бы, пока есть время, использовать наши собрания и наши газеты, чтобы между собой, в учебных, а не боевых, условиях, разобраться в двух разных, но связанных вещах. Во-первых, как мы сами видим перспективы преодоления кризиса. Как можно выходить к людям, когда один говорит о необходимости восстановления плановой экономики, а другой, из того же лагеря, уже десять лет повторяет, что «социализм — это путь к обрыву»? Во-вторых, мы должны определить то минимальное ядро общих интересов, по поводу которых можно прийти к соглашению и которое достаточно для преодоления кризиса. И найти те доступные для затуманенного разума понятия, в которых это соглашение может быть записано. Понятия эти должны быть осязаемыми, жесткими, абсолютными. Туманные выражения вроде «социально ориентированная рыночная экономика» или «смешанная экономика», или «равноправие всех форм собственности» для такого разговора непригодны. Ополчения не собрать, если не договориться, за что и против чего мы идем воевать.

1999 г.

Один из вопросов, который многие переживают как внутренний конфликт оппозиции, — отношение к революции. Допустима ли она вообще как средство решения главных социальных проблем? Если да, то в каких условиях? Могут ли такие условия возникнуть в России? Имеют ли право патриоты, желающие охранить свой народ от страданий, ответить на революцию воровского антинационального меньшинства, перехватившего власть КПСС, «симметричным» способом? Или они должны, как мать в древней притче, отдать дитя коварной и жадной женщине, но не причинить ему вреда? И что надо понимать под революцией, каковы ее отличительные признаки? По всем этим вопросам у нас после истмата каша в голове. Давайте для начала хоть упорядочим проблему, разложим ее по полочкам. Тогда многое нам подскажет просто здравый смысл.

Мы отличаем революцию от реформы, хотя граница размыта. Революция — это быстрое и глубокое изменение главных устоев политического, социального и культурного порядка, произведенное с преодолением сопротивления целых общественных групп. Это — разрыв с прошлым, слом траектории развития, сопряженный с неизбежным страданием части общества, которую подавляет революция. Реформа — изменение бережное, производимое через диалог и поиск общественного согласия, без разрыва с прошлым и без разжигания конфликта, которым революционеры пользуются для того, чтобы оставить недовольных без компенсации.

Те, кто принципиально отвергает революцию, ссылаются на то, что якобы насилие (в пределе— гражданская война) есть обязательный инструмент революции. Вообще говоря, это — тезис второго порядка. К его обсуждению надо переходить лишь после того, как мы придем к выводу, что без насилия спасение возможно, иначе он просто не имеет смысла. Человек, на которого напал убийца, всегда предпочтет договориться с ним миром или убежать. Но если это очевидно невозможно, единственным средством спасения оказывается насилие — сопротивление с использованием силы. Но в нас отрицание насилия пока что настолько сильно, что придется начать рассуждение именно с этого второстепенного пункта. Считать, что революция неизбежно сопряжена с насилием, — следствие незнания, целенаправленно созданного советским охранительным обществоведением (я отвергаю мысль о сознательном подлоге). Давайте разберем этот тезис-заклинание на известных фактах.