Круги Данте - Хавьер Аррибас

Данте хранил почтительное молчание, слушая рассказ о происшествии, которое случилось в 1304 году с одним из городских мостов. Теперь он погрузился в новые сомнения. Ему стоило попытаться узнать что-нибудь о ненавистных преступлениях, которые он должен был расследовать, от того, кто был в курсе городских событий и проявлял настоящий и явный интерес к таким происшествиям. И поэт пошел на риск. Он закашлялся и постарался изменить тему.

― Когда ты упомянул слово «ад», я решил, что ты расскажешь мне о других событиях… произошедших совсем недавно, вести о которых дошли даже до Болоньи, ― заметил Данте осторожно, но слуга смотрел на него, не мигая, не произнося ни слова, словно ожидая большей ясности. ― Я имею в виду страшные убийства… «Дантовские преступления», вроде бы так их называют, ― добавил Данте, прибегая к обозначению, которое вызывало у него отвращение.

― Святой Боже! ― воскликнул Кьяккерино с ужасом и перекрестился. ― Как же далеко доходят такие жуткие новости! Хоть бы Создатель оградил нас в своей беспредельной благости от подобных вещей! Но лучше об этом не говорить, мессер! Это, несомненно, дьявольское дело.

Слуга смотрел с опаской, словно действительно боялся, что духи ада спрятались в каком-нибудь из углов комнаты.

Данте понял, что во Флоренции царит настоящая паника. Его бывшие соотечественники старались забыть о преступлениях, не говорить о них, словно это могло сделать их менее реальными. Но когда это выходило наружу, они реагировали, словно испуганные, дрожащие и бессильные кролики.

― Ты не веришь, что это убийцы были людьми вроде нас с тобой? ― спросил Данте шутливо, вспоминая бредни проповедника с Санта Кроче.

― Вроде нас? Конечно, нет! И если они люди, ― ответил Кьяккерино, ― то их души совсем потеряны, так что они мало чем отличаются от демонов…

― И говорят, что преступления следуют детально сценам из книги, которую написал один из ваших самых знаменитых поэтов, ― продолжал упрямо Данте с оттенком гордости.

Поэт боялся услышать от слуги что-то неприятное о себе самом, но все же не мог удержаться от того, чтобы услышать мнение о своем творчестве от постороннего. Он никогда не любил говорить о себе самом. Возможно, теперь ему это было необходимо, чтобы получить информацию.

― Да… они сходны с произведением одного изгнанного поэта, который был среди белых, ― ответил Кьяккерино, который нервничал все больше. ― Но я не слишком начитан… Я мало знаю об этом… кое-что слышал, и ничего больше.

― И что именно ты слышал об этом? ― настаивал Данте, который слишком заинтересовался этой темой, чтобы отступиться.

― Ну, говорят, что рядом с этими местами находили листы с записанными текстами этого поэта… ― без особого энтузиазма произнес Кьяккерино. ― Но знаете? Прошло очень много лет, и он далеко, если он вообще еще жив! Не стоит говорить об этом мессере, ― заключил он меланхолически. ― Это нехорошо.

Данте отвел взгляд, немного огорченный, и посмотрел в окно. Он должен был понять, что большинству тихих простых флорентийцев это совпадение должно было показаться более чем странным.

― Четыре таинственных убийства… ― сказал Данте, устремив взгляд в прямоугольник света, через который проникали городские шумы.

― Три… И по милости Божьей четвертого не будет! ― поправил Кьяккерино.

― Три? ― спросил Данте, удивленно глядя на него.

― Да, мессер, ― ответил тот серьезно. ― Моя память не покинула пока меня, подобно моему зрению, вот так.

― Вот оно что… мне говорили о четырех, ― произнес Данте, озадаченный таким расхождением в сведениях.

Кьяккерино смотрел в пол, и его вид, казалось, демонстрировал все его математические способности, которых у него, очевидно, было не слишком много. Поразмышляв некоторое время, он снова заговорил.

― Три, мессер, ― подтвердил он. ― Мессер Бальдазарре де Кортиджани на соколиной охоте. Этот другой… некий мессер Бертольдо, а еще иноземный торговец в мусоре около новой церкви Санта Репарата. Так что три, ни больше ни меньше… Они все ужасные!

― И все с этими добавленными к ним записями, ― добавил Данте.

― Все три, ― ответил слуга более лаконично, чем обычно, и, очевидно, измученный этой беседой. Данте не хотел прямо говорить об ужасном убийстве Доффо Карнесекки, о котором Кьяккерино не упомянул. Главным для него было расспросить о тех, таких примечательных, происшествиях, слухи о которых распространились за пределы Флоренции. Кроме того, надо было не возбудить подозрений: почему некий приезжий иностранец слишком чем-то интересуется? Во всяком случае, у такого сплетника, как этот Кьяккерино, который готов передавать все, что когда-либо слышал. Поэтому поэт погрузился в себя, вспоминая то, о чем узнал раньше, почти позабыв о присутствии Кьяккерино. По мнению Данте, сходство убийства Доффо со сценой из его произведения было так же очевидно, как и в трех остальных случаях. Но, чтобы прийти к такому выводу, следовало когда-то прочитать «Ад», а это вряд ли относилось к Кьяккерино, по поводу которого поэт сомневался, что тот вообще умеет читать. С другой стороны, слуга знал о цитатах, а убийцы его произведение читали. Если слуга не включил первое преступление в жуткую серию, получается, что он сделал это, так как в городе не говорили об этом доказательстве совершенного зверства. Разве там не было бумаги с цитатой? В случае с Кьяккерино незнание события публичного и общеизвестного было фактом, который следовало принять во внимание. Определенно, что-то тут не складывалось; поэт размышлял, неприятно пораженный тем, что сложности станут поджидать его на каждом шагу в этом расследовании.

Данте вынырнул из своих мыслей в тот самый момент, когда состоялся третий визит к нему за это утро. Теперь стук в дверь был грубым и сильным, так что поэт и слуга подскочили со своих мест. Потом стучавший решительно вошел в комнату, не прося прощения и пробормотав что-то вроде «привет, поэт». Легким шагом Франческо де Кафферелли подошел к столу и встал напротив Данте, который смотрел на него с волнением ― именно так он всегда реагировал на появление этого молодого человека. Тот, продолжая стоять, взял две виноградины из фруктовой корзины, из которой сам Данте еще ничего не попробовал. Поэт заметил, что его левая рука перевязана, и вспомнил неприятную сцену с покойным Бирбанте. Не глядя на него, жуя виноград, Франческо пальцем твердо показал слуге на дверь.

― Иди.

Кьяккерино, не менее Данте удивленный неожиданным появлением Франческо, поздно спохватился: он стоял, открыв рот, глядя с восхищением на молодого дворянина.

― Вон! ― рявкнул Франческо.

Вот теперь слуга услышал. Он бросил палку на кровать и быстро побежал к выходу из комнаты, демонстрируя удивительную и неожиданную для Данте ловкость, которой не было в помине до прихода Франческо. Прежде чем он шагнул за порог, Данте что-то вспомнил и, спохватившись, окликнул его прежде, чем он совсем исчез из виду.