Я дрался в штрафбате. "Искупить кровью!" - Григорий Койфман

Осенью 1942 года, когда в центре Сталинграда сложилась тяжелая обстановка, наша дивизия была переброшена северо-западнее города, с целью оттянуть на себя часть сил противника. Шли к передовой, чтобы с ходу вступить в бой. Проходили вдоль огромной балки, в которой тысячи людей копали щели и «зарывались в землю». Штабы, санбат, артиллеристы, обозы, кого там только не было! Пологие склоны балки были сплошь изрыты щелями, возле которых копошились, что-то укрепляя и прилаживая, солдаты. Некоторые сидели и с наслаждением курили разнокалиберные самокрутки — день был теплый.

Это ж сколько народу во втором эшелоне! А на передовой раз, два и обчелся…

Через несколько часов, когда с остатками батальона возвращались из боя, балки было не узнать… Война прошлась по ней, да, видно, не один раз. Скорей всего, здесь поработали немецкие пикировщики. Все изрыто, исковеркано. Ни одной уцелевшей щели, ни одного окопа, узкая дорога посередине балки завалена разбитой техникой, перевернутыми, изломанными бричками. Еще дымились опрокинутые кухни с солдатскими щами. И трупы, трупы, трупы… Их еще не успели убрать. Уцелевшие, полуоглохшие, не пришедшие еще в себя от дикого разгула войны, солдаты перевязывали раненых товарищей и пристреливали покалеченных лошадей. Мы, подавленные увиденным, с трудом пробирались по балке, осторожно переступая через трупы людей и лошадей, как будто им можно было еще повредить. Я шел и думал: «Это ж сколько людей побито! Вот тебе и второй эшелон! Нет, на передовой лучше…»

— Почему люди вашего поколения, хоть и звучит это странно, называют годы войны лучшим временем своей жизни?

— Для многих людей моего поколения война была лучшим временем нашей жизни. Война, с ее неимоверной, нечеловеческой тяжестью, с ее испытаниями на разрыв и излом, с ее крайним напряжением физических и моральных сил, и все-таки ВОЙНА. И дело не только в тоске по ушедшей молодости.

На войне нас заменить было нельзя… И некому…

Ощущение сопричастности с великими, трагическими и героическими событиями составляло гордость нашей жизни.

Я знал, что нужен. Здесь. Сейчас. В эту минуту. И никто другой…

В один из таких промозглых осенних дней меня вызвал к себе в землянку ротный:

— Брюхов, срочно к командиру батальона, — сообщил он мне.

— Зачем?

— У комбата узнаешь, — нехотя ответил ротный и наклонился над планшетом с картой, давая понять, что разговор окончен.

Пройдя немного по лесу, я разыскал комбата, сидевшего под навесом из танкового брезента.

— Товарищ капитан, — доложил я ему, — по вашему приказанию лейтенант Брюхов явился!

— А! Отлично. У зампохоза получишь сухой паек на сутки. Через полчаса в штаб тыла фронта идет «Студебеккер». На нем доедешь, найдешь прокуратуру и военный трибунал. Доложишь им о прибытии. — Комбат замолчал.

Вот это дела! От одного словосочетания «военный трибунал» мурашки по коже. В голове сразу рой мыслей: «Зачем? Что я натворил? Может, что-то сказал? Вроде нет…» Мое состояние было написано на лице.

— Что, переживаешь? — мягко спросил комбат — Не волнуйся. Меня просили подобрать молодого, уже побывавшего в боях, физически сильного, крепкого офицера. Вот я тебя и выбрал. А вот для чего такой человек им понадобился, я тебе не скажу. Узнаешь в трибунале.

Напряжение несколько спало, однако отсутствие ответа на вопрос «Зачем?» продолжало угнетать. Приказ есть приказ — быстро получил сухой паек. Закинул вещьмешок за спину и с тяжелым сердцем уселся в кабину «Студебеккера». Не покидала тревожная мысль, что все это неспроста. Еще и еще мысленно прокручивал события последних дней. Нет… Вроде все в порядке. Проехав около двадцати километров по раскисшей дороге, машина остановилась в небольшой деревеньке. Водитель подсказал дом, в котором располагался трибунал. Там меня уже ждали. Я даже не успел доложить о прибытии, как находившийся в комнате подполковник перебил:

— Лейтенант Брюхов?

— Так точно!

— Мы тебя уже ждем. Тебе поручено сопровождать трех сержантов-танкистов, осужденных военным трибуналом к шести месяцам штрафной роты к месту их новой службы. Транспорта у нас нет, так что поведешь их пешком. Рота находится примерно в 120 километрах от нас. Думаю, за трое суток дойдете.

— Как же я буду сопровождать один троих? — с отчаянием в голосе спросил я.

— Вот так и будешь! — жестко ответил подполковник — Получишь паек на четверых на трое суток. Вот карта. Штаб роты находится вот здесь, — он ткнул пальцем. — Найдешь командира, сдашь ему арестантов. Получишь справку и привезешь ее мне. Смотри, задание ответственное. Убегут — придется еще раз проделать тот же путь, но уже в другом качестве. Давай, действуй! — закончил он.

Взяв карту, я пошел на склад получать паек. В голове прикинул, как лучше выполнить задание. Решил, что самое сложное — это охрана осужденных ночью, но две ночи можно и не поспать. С этими мыслями отправился в комнату приема знакомиться с моими «попутчиками». Конвой привел осужденных. Бросилось в глаза, что все они старше меня. Из их документов я уже знал их данные и за что они были осуждены. Я решил, что правильнее будет наладить с ними человеческий контакт, чем строить из себя начальника. Для начала выяснил, что все они еще довоенного призыва. Двое проживали в сельской местности, но по работе были связаны с механизмами — один работал шофером, другой трактористом. Третий был призван из районного центра, где работал молотобойцем в кузнице. Из них он вел себя наиболее раскованно, да и общность довоенного труда быстро сблизила нас. На вопрос о том, за что был осужден, ответил:

— Погорячившись, повздорил с таким же молоденьким, как и вы, лейтенантом. Ударил его. Разбил нос. Меня скрутили. Дали десять лет с заменой шестью месяцами штрафной роты.

«Тракторист» воевал механиком-водителем с 41-го года. Когда его подразделение находилось в выжидательном районе, к его танку подошла молодая женщина, попросила солярки. Он налил ей ведро и вызвался донести до дома, да так и остался у нее. Заснул. Проснувшись ночью, побежал в расположение части, а танки ушли. Поскольку он никому не сказал, куда ушел, его не нашли, и за рычаги сел механик-водитель из резерва. Его обвинили в дезертирстве и осудили на десять лет с заменой шестью месяцами штрафной.

«Водитель» подвозил продукты и прихватил буханку хлеба и пару банок тушенки. Угостив одного солдата, видимо, сболтнул об этом, и тот его выдал. Его обвинили в хищении государственной собственности. Осудили на пять лет с заменой тремя месяцами штрафной.

Эти бесхитростные рассказы сняли камень с моей души — осужденные не были закоренелыми преступниками и попались по своей глупости. Я рассказал им, куда их веду, обозначил маршрут и определил время выхода. Предупредил, что убежать будет нетрудно, смысла не имеет, поскольку все равно поймают и расстреляют как дезертиров, сообщив об этом на родину. Таким поступком покроете позором не только себя, но и всю родню. В штрафной же может и повезти — или ранят, или, может быть, представят к снятию судимости. К моему удивлению, меня выслушали внимательно, восприняв мои слова как должное. Я прервал свои нравоучения, понимая, что им и так тошно.