Все оттенки боли - Наталья Штурм

К утру они похудели. Только как маньяки смотрели друг на друга и думали, чтобы бы придумать еще.

— Ты сумасшедшая женщина, и я тебя больше от себя не отпущу, — вытолкнул призывными губами самые важные слова.

— И я тебя. — приняла слова Таня.

Оба откинулись навзничь соображать, что делать с семьями.

— У тебя есть дети? — спросила Таня, опустив вопросы о жене. С ней она уже имела «счастье» познакомиться.

— Да. Трое.

Таня удивленно посмотрела, но не прокомментировала.

— Как ты оказался в школе, да еще и физруком? С твоими талантами ты должен в худшем случае в университете преподавать!

Мухаммед сразу расстроился и переключился на социальную несостоятельность.

— Да здесь работы нет. Хорошо еще в школу взяли. Вообще невозможно на работу устроиться. Думаешь, мне самому не тошно? А что делать? Семья здесь, дом здесь, родина здесь. Что же мне делать?

Таня за эту ночь стала вдруг взрослой. Как будто действительно ее созревание целиком зависело от Мухаммеда. А теперь он вошел в ее жизнь — и она горы свернет.

— Мне муж говорил, что у вас здесь неспокойно? Какой-то Карабахский конфликт назревает, с работой плохо. Что ты обо всем этом думаешь? — издалека начала Татьяна.

— Да. Армянский народ хочет, чтобы нам передали Нагорный Карабах и Нахичевань. Видишь ли. Горбачев поддерживает армян, и вполне вероятно, что этот конфликт закончится в нашу пользу. Хотя я ничего не имею против азербайджанцев. У меня здесь много друзей, это моя родина, я здесь вырос.

— Почему ты все время говоришь «нам», «нашу»? Разве ты армянин? У тебя же имя азербайджанское. — осторожно удивилась Таня, еще помня, как молоденькой школьнице Мухаммед вообще представился арабом.

— У меня отец азербайджанец, а мать армянка. И жена Карина — тоже армянка. Здесь у нас Баку не разделяют людей на национальности, поэтому и вражды нет. Евреи, армяне, татары, лезгины — все живут сообща и дружно.

— Зато вон какой красивый родился — от смешанных кровей всегда дети красивые. — провела Таня пальчиком по профилю мужчины.

— Да у меня и жена красивая, а она чистокровная армянка.

Ну, на сей счет у Тани было свое мнение, которое оно разумно не стала высказывать.

— Так если все такие дружные, откуда конфликт? И насколько он серьезный? — спросила Таня уже как журналистка.

— Конфликт — присоединять или не присоединять Карабах. Проблема еще в том. что из Армении стали изгонять азербайджанцев. А здесь и так проблемы с жильем, по человеку на метр. Но. думаю, политики там наверху решат все эти вопросы. Хотя жить становится здесь все труднее. И нужно думать, как прокормить семью.

Таня давно ждала этой фразы. Она подвела его к этому откровению. И теперь или пан, или пропал.

— Поехали со мной в Москву. Я устрою тебя работать на телевидение, там неплохо платят, и ты сможешь отсылать деньги семье. А главное — мы будем вместе.

Мухаммед молчал.

— Ты отлично знаешь русский язык. Ты жил и учился в Москве. Считай, уже москвич.

— А твой муж? — выдавил он из себя.

— Это мои проблемы, и я их решу сама. Легенда такая — ты едешь на заработки в Москву, как и многие твои земляки. Только не на рынке торговать, а работать по профессии. Ты же закончил философское отделение МГУ? Значит, можешь работать журналистом в нашей редакции.

Какая связь между дипломом Мухаммеда и редакцией народного творчества на телевидении, Танька не знала, но чувствовала себя опытным стратегом.

— А где я буду жить? У меня нет накоплений, а за квартиру платить надо, — трезво рассуждал Мухаммед.

— Это все мои проблемы. Я приглашаю тебя в Москву, потому что для меня родина там. где ты. Ну не оставаться же мне в Баку, в конце концов? — рассмеялась Таня.

— А у вас еще нет детей? — уважительно подчеркнул семейный статус мужчина.

— Если у меня будут дети, то только от тебя, — с удовольствием произнесла Таня и залезла на Мухаммеда. — Меня возбуждают эти разговоры, — добавила она и поцеловала его в лоб.

— И меня, как видишь, — рассмеялся Мухаммед и попрыгал бедрами, на которых восседала Танька.

— Можешь ответить мне только на один вопрос? — проговорила она интимно.

— Сколько раз я за ночь могу? — иронично поднял бровь Мухаммед.

— Нет. конечно, хаха! Почему ты не был таким тогда в Москве? Я ведь свободна была и моложе, и влюблена до чертиков? Почему ты был таким засранцем?

— Э! Женщина! Знай свой место! — в шутку обиделся засранец.

— Ну и все-таки?

— Ты не меня любила. Ты ВООБЩЕ любила. Есть женщины, которые так страстно желают любви, что находят жертву и начинают ее душить своими чувствами.

— Тогда сейчас почему ты мне поверил?

— А я понял, что ты от меня не отстанешь, пока я тебя не трахну.

Танька вперилась в него недоверчивым взглядом:

— Врешь!

— Вру. Просто настало наше время.

Вечером Мухаммед заехал домой, собрал сумку и улетел вместе с Таней в Москву.

И все же, как я ни старалась найти халявные деньги на репетитора, платить пришлось маме. И немало.

Вполне вероятно, что я смогла бы поступить и без репетитора, но нравственные устои мамы не допускали слов «просто» и «без проблем». Как я уже говорила, все должно было происходить с надрывом, «из последних сил». Поэтому я твердо уяснила себе, что поступить «сразу» я не смогу ни при каких обстоятельствах.

Полгода занятий с педагогом из самого училища отшлифовали мой репертуар, увеличили диапазон и дали твердую уверенность в том, что я будущая Елена Образцова. Поскольку моя педагог была академической певицей или. говоря простым языком, оперной, то. естественно, она «повела» меня как оперную.

Мне было все равно, какой жанр выбирать. — я одинаково любила и народные песни, и оперные арии, и романсы. Знала наизусть все современные и ретроэстрадные песни.

Музыка наполняла меня снизу доверху, ведь всю свою несознательную жизнь я только ею и занималась. Начиная с музыкальной школы имени Дунаевского, куда меня привозили на троллейбусе в полуобморочном состоянии, потому что стабильно укачивало.

В знаменитой музыкальной школе на Соколе была весьма «интересная» система обучения музыкальной грамоте — венгерская!

Что это такое и почему венгерская, я затруднюсь объяснить. Но хорошо запомнила, что вместо до, ре ми… там были совершенно другие названия, и их мы показывали руками, как глухонемые.

Учительница сольфеджио невзлюбила меня с первого урока — я ее раздражала тем. что постоянно качала ногой.