Все или ничего - Елена Ласкарева

— Небо и земля — стоят, солнце Да луна ходят, а день и ночь всегда между собою борются, — так же плавно, распевно отвечала Ирина, и сама себе изумлялась: да кто ж это ее надоумил?

Наваждение какое-то. Или… вдохновение?

Ах, выдержит, выдержит она этот странный экзамен! Не труднее же он спортивных состязаний! Остался, наверное, всего один вопрос, ведь по всем сказочным канонам трижды «пытают» героя и трижды должен он не попасть впросак.

Ну спрашивай же, старче!

— Написана грамотка по синему бархату. Не прочесть этой грамотки ни попам, ни дьякам, ни ученым мужикам. А девка глянет — ясная да красная, так враз ту грамоту и спалит.

— А это, дедушка, синее небо со звездами и созвездиями!

Крякнул старик:

— Ну а девка кто?

Но проснулся в душе у Ирины вечный запал противоречия. На три вопроса ответила без ошибки, четвертый лишний! Сколько можно?

— А девка, дедушка, по-моему, это… я! Посмотрите, какая я рыжая, чем вам не ясная да красная?

— Смела! — восхитился старик. — Никак за саму зореньку утреннюю себя почитаешь?

— А что, не гожусь?

— А коль гожа, так ступай в огонь!

И он, с силой совсем не старческой, подхватил ее на руки и понес к костру. Вот тебе и на! Вот тебе и добрые намерения!

— Зачем! Как!

— Да вот так!

Ирина попыталась вырваться, однако всех ее чемпионских сил не хватило на то, чтобы справиться с этим пожилым человеком. А может, и не человеком вовсе. Может, и вправду был он повелителем леса и владыкой огня?

А ее, выскочку, решил принести в жертву? Как жертвенную овечку. Агнца. Рыжего барана!

Сжатая его руками, как тисками, она с ужасом смотрела вниз, на полыхающие угли, на этот огромный мангал, на который должны ее швырнуть.

Колыхались от широких шагов полы длинного балахона, в который был одет старик, и Ира увидела, что владыка бос.

И ступил этот ночной властелин, не боясь обжечься, прямо в тлеющие угли. Прошелся по ним поперек костра вместе со своей сопротивляющейся ношей. Ступал он мелко, с силой втаптывая подошвы в раскаленную землю.

И осталась за ним в огне темная дорожка, которая при порыве свежего ветерка опять заполыхала красным.

— Ну что, заробела? — ухмыльнулся он в бороду. — То-то же, девка неразумная. Кто похвалится — тот спохватится. Похвалишься, когда люди похвалят.

Опустил он девушку на землю по ту сторону костра, не причинив ей зла. И ничего больше не сказал, только провел жесткой ладонью по ее золотым кудрям.

— Ого-го, други! — кинул он клич, и тут же отовсюду с посвистами да покриками повыскакивали мужчины и женщины, молодые и старые, иные даже с детишками, но все как один — босиком.

И каждый проплясывал по огню свой собственный, непохожий на прочие, танец, пока зверолюди вокруг игрища ритмично приговаривали:

Гори-гори ясно,

Чтобы не погасло!

Гори до конца,

Гори до венца.

Ирине стало завидно.

— А я что, рыжая, что ли! — глупо-преглупо воскликнула она. Видно, исчерпалось все ее соображение разгадыванием загадок, да остатки ума испуг отшиб.

Быстро скинула подпаленные кроссовки, стянула носки, закатала джинсы на всякий случай: ногами-то рискнуть не жаль в такую ночь, а без штанов все-таки не походишь!

Страх исчез: перебоялась, пока старик ее держал. Остался только азарт, да еще вера в чудо.

И ступила уже не Ирина Первенцева, а сказочная «девка ясная да красная» на пламенеющий узор.

Больно не было ни капельки. И снова, откуда ни возьмись, снизошло вдохновение. Она выкинула дикое, первобытное замысловатое коленце, но тут же боль в местах переломов дала о себе знать. Однако Ирина не остановилась. Ее уже «несло».

Ведь она была Овном, человеком огня! И теперь попала точнехонько в свою стихию. А горячая волна поднималась от ступней к коленям и выжигала, уничтожала немощь и болезнь. Поток наслаждения собственной силой и всемогуществом поднимался выше, к самому сердцу, а потом прилил к пылающим щекам.

Ой не вей, не вей, Дажь-Боже!

Не развей нашу солому!

Жги ее на счастье-долю

Доброму и злому…

Всяк достоин счастья — даже злой.

Как это ново!

Как это на первый взгляд несправедливо, а на взгляд иной, высший — все-таки… правильно! Не справедливость это, а милосердие. И любовь!

Может, и не стало бы вообще недобрых людей на свете, если б у каждого вдосталь было счастья-доли? Некому было бы завидовать, некого было бы ненавидеть!

Принять этот высший взгляд на мир — значит овладеть высшей силой.

…Будьте же счастливы все, добрые и злые, сильные и слабые, удачливые и невезучие, здоровые и больные!

Пусть волшебный огонь выжжет, вытравит все ваши недуги и беды! И останется у каждого только светлое!

Она не произносила этих слов вслух, а вкладывала их в движения. Тело слушалось и радовалось пляске, будто и в помине не было никаких травм и переломов.

И Ирина была уверена, что окружающие — и люди, и звери, и сам лес — ее понимают.

— Гожа! Гожа! — подбадривал старик.

И она, довольная, ответила в лад ему:

— Прав ты был, дедушка! Похвала дороже похвальбы!

Он снова шагнул в огонь и составил Ирине пару.

Немыслимое, колдовское получилось па-де-де! Седой да рыжая, старый да молодая, точно встретились Зима и Весна.

В конце старик снова подхватил ее на руки и поднял, силач, высоко над своей убеленной сединами головой.

Хорошо! Высоко! Только немного грустно…

Если б вот так же носил меня на руках мой Володя!

Но Ириной грусти не дали разрастись: едва ее ноги опять коснулись земли, сразу же, словно нарочно в честь вновь посвященной, грянула хвалебная, уже не сумрачная, а утренняя песнь:

Заря ль моя, Зоренька,

Заря, солнцева сестрица…

Всем раздали по зажженной от костра свече, и потянулась процессия на восток, к опушке, туда, где уже разгорался другой огонь, небесный.

И когда посветлел край неба, все протянули свечи к горизонту, чтобы ночное пламя соединилось с дневным.

А белая корова склонила к Ириному уху свои золотые рога и прошептала:

— Желание загадай, не забудь! Все, что захочешь, исполнит красное солнышко.

Да ведь это Буренка из детской сказки о Крошечке-Хаврошечке! Не смогли с ней справиться подлые Одноглазка, Двухглазка и Трехглазка!