Люда Влассовская - Лидия Чарская

— Дети, оправьтесь! К вам сейчас будет генерал, посланный из дворца, от имени Государя, навестить вас и узнать о здоровье.

Мы встрепенулись, вскочили с постелей, обдернули холщовые халаты, белые косынки на груди, наскоро пригладили растрепавшиеся косы и устремили глаза на дверь в ожидании почетного гостя.

Он вошел не один. С ним был доктор Франц Иванович в белом балахоне. Но на почетном госте балахона не было. Его мощная, высокая фигура, облеченная в стрелковый мундир, дышала силой и здоровьем. Чисто русское, с окладистой бородою лицо приветливо улыбалось нам большими добрыми серыми глазами, проницательный и пытливый взгляд которых оглядел нас всех в одну минуту. Полные, несколько крупные губы улыбались ласково и добродушно. Он страшно напоминал кого-то, но кого — мы решительно не помнили.

— Здравствуйте, дети, — прозвучал густой бас нашего посетителя, — я привез вам привет от Его Императорского Величества.

— Благодарим Его Величество! — произнесли мы разом, как по команде, низко приседая перед дорогим гостем.

— Ну, как вы поживаете? — продолжал он. — Хорошо ли поправляетесь? Как они? — обратился он к Францу Ивановичу.

— Слава Богу, всякая опасность миновала, — отвечал тот с глубоким поклоном.

— Его Императорское Величество соизволил спросить вас через меня, сыты ли вы, так как Государь знает, что аппетит у выздоравливающих всегда большой.

— Сыты! — отвечали мы хором.

— Пожалуйста, передайте Государю, — неожиданно выступила вперед Бельская, — чтобы Он приказал нам чего-нибудь солененького давать!

— Что? — не понял посетитель.

— Солененького, ваше превосходительство, ужасно хочется! — наивно повторила белокурая толстушка Бельская.

— Ах ты, гастрономка, — рассмеялся генерал и потрепал Белку по пухленькой щечке, — будет тебе солененькое… Распорядитесь, чтобы детям отпускали ежедневно икры, — обратился почетный посетитель к сестре Елене.

— Ну а еще не нужно ли чего кому-нибудь из вас? Государь приказал узнать у вас о ваших нуждах… — снова через минуту зазвучал мягкий бас нашего гостя.

Мы молчали, решительно не зная, что сказать. И вдруг рыжекудрая, бледная девочка отделилась из нашей толпы, и звонкий, дрожащий от волнения голосок Краснушки смело зазвучал по комнате:

— Ваше превосходительство… передайте Государю… что у меня есть папка… старенький… седенький папка… Он учителем в селе Мышкине и бедствует… ужасно бедствует, право!.. Когда я кончу институт, я буду помогать ему… но пока ему очень трудно… Пожалуйста, генерал, передайте это Государю… Я знаю, как добр наш Император и что он непременно поможет моему бедному папке.

В глазах Краснушки дрожали слезы, бледные пальчики нервно дергали рукав халатика, а личико, смело поднятое на гостя, дышало глубокой уверенностью в исполнении ее заветного желания.

Что-то неуловимое промелькнуло в глазах генерала. Его большая рука с драгоценным перстнем на указательном пальце легла на рыжие кудри девочки, а густой бас зазвучал необыкновенно мягко, когда он обратился к ней:

— Как твое имя, дитя мое?

— Мария Запольская! — твердо ответила та.

— Я передам твою просьбу Государю. Будь уверена, что твоему отцу будет оказана помощь и поддержка. Обещаю тебе устроить это именем нашего Монарха!

И потом, окинув всех нас ласковым взглядом, он спросил снова:

— А что передать мне от вас Его Величеству, дети?

— Что он наш ангел, дуся, что мы его обожаем! — помимо моей воли, с проступившими на глазах слезами, сорвалось с моих губ.

Это был какой-то торжествующий, радостный крик сердца, исполненного безграничным чувством любви к нашему общему отцу.

Это было так неожиданно, что я и окружающие меня подруги смутились. Смутился и добрейший Франц Иванович, и сестра Елена.

Только почетный посетитель смотрел на меня теперь тем же пристальным, душу пронизывающим, ласковым взглядом, полным бесконечного участия и любви, каким смотрел за минуту до того на Краснушку.

Не знаю, показалось мне или нет, но в больших, глубоких глазах генерала блеснули слезы.

— Твое имя, девочка? — спросил он, и рука его прошла нежным отеческим движением по моему горевшему лбу.

— Влассовская! — отвечала я тихо.

— Славное имя славного героя! — ответил он раздумчиво. — Твой отец был убит под Плевной?

— Да, генерал.

— Заслуга его России незаменима… Государь хорошо помнит твоего отца, дитя; я знал его тоже, и рад познакомиться с его дочерью.

И, говоря это, почетный посетитель положил мне свою большую руку на плечо.

Не отдавая себе отчета, я схватила эту руку в обе свои и, прежде чем кто-либо опомнился, прижала ее к губам…

Наш гость еще раз кивнул нам всем головою и в сопровождении сестры Елены и доктора пошел из палаты. На пороге он задержался немного и обернулся к нам еще раз…

И снова поразительное сходство с кем-то бесконечно дорогим и милым сердцу поразило меня…

Какой-то необъяснимый восторг пронизал все мое существо… Я хотела броситься вперед, зарыдать и засмеяться в одно и то же время…

В ту же минуту сестра Елена, проводившая до двери почетного посетителя, вернулась к нам.

Лицо ее сияло, губы улыбались широкой, блаженной улыбкой.

— Дети, — произнесла она трепещущим от волнения голосом, — поздравляю вас… Это был Император!..

Только в начале вербной недели нас наконец выпустили из лазарета. Появление наше в классе произвело переполох. Нас целовали, обнимали, осматривали со всех сторон, точно мы были не живые люди, а выходцы из могилы. Наши рассказы о приезде Государя слушались с захватывающим интересом.

— Да как же вы, душки, не узнали его? — удивлялись девочки. — Ведь по портретам он так похож, и помните, шесть лет тому назад Государь приезжал к нам, сопровождая Государыню.

Действительно, как мы не узнали его в первую же минуту, я решительно теперь не понимаю и объясняю это чересчур сильной и частой сменой впечатлений за время болезни.

О Варе Чикуниной говорили часто и много. Ее жалели, по ней плакали… Я торжественно вручила камертон Анне Вольской в присутствии всего класса, исполняя последнюю волю усопшей.

Потом юношеская беспечность и жажда жизни взяли свое, и Варюшу скоро позабыли, как позабывается все на свете — и горе, и радость, и любовь, и дружба. Забыла я и моего бедного Соловушку, потому что жизнь кипела, бурлила и шумела вокруг меня, унося меня вместе с другими в своем водовороте.

На шестой неделе, в Лазарево воскресенье, за нами приехали придворные кареты, чтобы везти нас по издавна заведенному обычаю на вербы. Ездили только выпускные, младшие же классы оставались в институте и терпеливо ждали, когда старшие вернутся с верб и привезут им «американских жителей» в баночках, халвы, нуги и прочих «вербных» гостинцев.