Шелковый соблазн - Ивонн Линдсей

— Не трогай меня.

Маркус дернулся так, словно она его ударила по лицу.

— В чем дело, Эйвери? Из-за чего ты так расстроилась?

Она глубоко вздохнула, решившись идти до конца. А ведь так легко было бы прижаться к нему и сказать, что она просто перенервничала. Но она не отступится, пока не узнает всей правды.

— Помнишь, как я ходила на открытие галереи в Лондоне и рано вернулась домой?

— Конечно, помню, ты тогда пришла очень расстроенной.

— А ты не задумывался почему?

— Разумеется, задумывался, но решил, это твое дело, и если ты захочешь, сама мне обо всем расскажешь.

И Эйвери вдруг поняла, что именно так ей и нужно было поступить, ведь тогда Маркус мог бы сам ей во всем признаться, и ей бы теперь не пришлось клещами вытаскивать из него правду.

— Я тогда столкнулась с нашим общим знакомым, Питером Камероном.

— Он мне не знакомый, — скривился Маркус.

— Но он на удивление много о тебе знает, особенно для того, кто тебе даже не приходится знакомым. И он решил, что должен кое-что мне рассказать.

— Да ну? И что же? — Маркус засунул руки в карманы и слегка покачался на пятках, всем своим видом показывая — чтобы там Питер ей ни наговорил, ему от этого ни горячо ни холодно.

— Всякого разного о тебе и о твоем прошлом. О твоих родителях.

— Так он сказал, что моя мать-наркоманка умерла в тюрьме из-за моего никчемного отца-наркоторговца? Но я был тогда совсем маленьким, ко мне эта история не имеет никакого отношения.

— Я знаю! Можешь даже считать, что он сделал тебе одолжение, ведь только после его слов я поняла, почему ты готов идти вперед, несмотря ни на что, и всегда хочешь быть лучшим.

— Ну так и почему же ты уходишь, если я такой замечательный? — горько усмехнулся Маркус.

— Потому что он попросил меня сегодня с ним встретиться.

— И ты встретилась? После того, как он так тебя расстроил в прошлый раз? Почему?

— Почему я с ним встретилась, сейчас не имеет никакого значения.

— Еще как имеет! Прошу тебя, Эйвери, ответь. Почему ты пошла, если знала, что он выльет на тебя очередную бочку помоев?

Эйвери судорожно сглотнула застрявший в горле комок.

— Он должен был сказать мне то, что тебе следовало сказать мне с самого начала. Тогда бы все могло сложиться иначе.

— То, что мне следовало сказать тебе с самого начала? Что же? Дай мне возможность все объяснить. Что такого тебе наговорил Питер Камерон?

— Ну так расскажи мне о себе, о себе и о своих предках. Хотя бы о трех последних поколениях. — Эйвери по глазам поняла — он знает, о чем идет речь.

— «Очаровательная дама».

— Так ты даже не пытаешься отрицать слова Питера?

— Бессмысленно отрицать правду.

Эйвери не думала, что ей может быть еще больнее, но она жестоко ошибалась.

— Но тебе бы хотелось? — усмехнулась она. — Знаешь, ведь, если бы ты с самого начала был честен, я могла бы продать ее тебе, но руководствуясь правильными соображениями. Но теперь? Даже не надейся, что еще хоть раз ее увидишь. Ты с самого начал врал, зачем тебе нужна отцовская коллекция и почему ты так настойчиво добивался, чтобы я продала «Очаровательную даму» вместе с другими полотнами. Ты вообще хоть раз сказал мне правду? Ну хоть однажды? — В повисшей тишине Эйвери подобрала с дивана сумочку. — Спасибо, что хоть сейчас не пытаешься врать. Даже не понимаю, как я раньше обо всем не догадалась. Ведь тебе нужна была лишь «Очаровательная дама»? Цель оправдывает средства. И именно поэтому я ношу твоего ребенка? Ты решил, что если загонишь меня в угол, то так уж наверняка сможешь добраться до картины? За этим ты и женился на мне? И использовал мою любовь против меня же самой? — Эйвери больше не пыталась сдерживать слезы, катившиеся по щекам.

— Да ты сама себя послушай! Это же бред! Я не пытался загнать тебя в угол. — Маркус провел рукой по волосам, и Эйвери с удивлением заметила, что у него дрожат пальцы. — Да, я приехал в Лондон, чтобы убедить тебя продать коллекцию. Да, я правнук Катлин О'Рэйли, и да, я хотел купить «Очаровательную даму». Да, я расстроился, когда ты не захотела ее продавать. Но все совсем не так, как тебе кажется. Я бы никогда не стал специально делать тебе ребенка, чтобы заставить выйти за себя замуж, чтобы добраться до картины!

— И когда ты узнал, что я беременна, эта мысль даже не пришла тебе в голову? — Эйвери по глазам прочитала его ответ. — Вечером я улетаю в Лондон, и как только я там окажусь, мой адвокат сразу начнет готовить все необходимые для развода бумаги.

— Эйвери, прошу тебя, не надо.

— Прощай, Маркус.

Больше всего на свете Маркусу сейчас хотелось броситься следом за Эйвери, на руках принести ее обратно и убедить в том, что она все не так поняла. Сказать, что он любит ее. Вот только он прекрасно понимал, что она не только ему не поверит, но еще и обвинит в очередной попытке обмануть себя.

И ведь сначала он действительно пытался ею манипулировать. Маркус сразу же понял, что понравился Эйвери, и ему нужно было просто развернуться и уйти, особенно после того, как она показала ему картину. А он не смог. И теперь ничто не изменит его отвратительного поступка.

А что еще хуже, у него и у самого постепенно возникли чувства к Эйвери, а потом и настоящая любовь пробилась сквозь броню, которую он старательно выковывал уже много лет. Он так верил в свою силу, а оказался лишь обыкновенным уязвимым человеком. А теперь покорившая его женщина ушла вместе с их будущим ребенком.

А в довершение всего за ней совершенно бессмысленно бежать. Ей сейчас слишком больно, и все по его вине. А под этой болью Маркус разглядел настоящую ярость. Что ж, у Эйвери достаточно причин злиться, нужно дать ей время немного успокоиться.

Вот только отступать он не собирается. Хочет она того или нет, но ей придется сообщать ему о развитии их сына или дочери, а постепенно он сумеет достучаться и до нее самой. И они заново начнут их семейную жизнь, но на этот раз у них все будет по-другому.

Маркус в отчаянии расхаживал по комнате, понимая, что сейчас он ничего не может сделать. Нужно было просто объяснить, почему он так страстно желал заполучить картину и вернуть ее деду. Вот только он не нашел в себе сил вслух сказать, что это именно из-за него деду пришлось продавать картину.

Хоть он и сказал Эйвери, что родители, которые даже не захотели заботиться о своем единственном сыне, и не имеют к нему никакого отношения, в глубине души он считал, что это не так.

Прайсы никогда не были особенно богаты, а уж о той роскоши, к которой привыкли Каллены, и говорить было нечего, но они всегда были дружной семьей, помнящей своих предков, а «Очаровательная дама» была неустанным тому напоминанием.