Предсказание - Дин Кунц

— Будем надеяться, что это произойдет до того, как нас разнесет на куски, а не после.

Из пяти фонарей один они поставили у подножия лестницы, ведущей к двери в хранилище, второй — посередине, третий — на верхней площадке, рядом с дверью.

Панчинелло откинул крышки двух больших чемоданов и достал из них инструменты, маски сварщика, еще какие-то непонятные мне предметы.

Носач и Кучерявый затащили на верхнюю площадку лестницы баллон с ацетиленом.

— Что это за имя — Панчинелло? — спросила Лорри.

— Отец назвал его в честь знаменитого клоуна. Ты знаешь, Панч и Джуди.

— Панч и Джуди — марионетки[32].

— Да, — кивнул я, — но Панч еще и клоун.

— Я этого не знала.

— Он носит шутовской колпак.

— Я думала, Панч — продавец автомобилей.

— С чего ты это взяла?

— Почему-то так решила.

— Представление «Панч и Джуди» показывали в девятнадцатом веке, может, и в восемнадцатом. Тогда автомобилей не было.

— Слушай, да кому захочется заниматься одним и тем же двести лет? Тогда, до появления автомобилей, он, возможно, изготовлял свечи или был кузнецом.

Лорри — волшебница. Зачаровывает тебя, и тебе уже хочется смотреть на мир ее глазами.

Вот почему я услышал, что говорю о Панче так, как будто он был таким же реальным, как Лорри или я сам:

— Он не изготовлял свечи и не был кузнецом. Это не он. Не подходил он для такой работы. А кроме того, носил шутовской колпак.

— Колпак ничего не доказывает. Он мог быть кузнецом и оттягиваться, надевая на голову шутовской колпак. — Она нахмурилась. — Он всегда выходил из себя и бил Джуди, не так ли? Получается, пять.

— Чего пять?

— Пять злых клоунов — и ни одного счастливого.

— Если уж на то пошло, Джуди тоже всегда молотила его.

— Она — клоунесса?

— Не знаю. Возможно.

— Ну, если Панч — ее муж, то получается, что она клоунесса по мужу. Значит, их уже шесть, и все злые. Это открытие.

Где-то в городе взорвался трансформатор. Должно быть, он находился под землей, потому приглушенный грохот взрыва донесся до нас сквозь стены подвала.

Мгновенно погасли электрические лампы. Часть комнаты осветили газовые фонари, мы с Лорри остались в темноте.

На просторной верхней площадке лестницы Носач и Кучерявый стояли в масках сварщика, асбестовых перчатках и огнестойких фартуках, закрывавших все тело. Ацетиленовым резаком Носач вырезал стальную дверь по периметру.

Улыбаясь, качая головой, Панчинелло опустился на колено передо мной и Лорри.

— Ты действительно Джимми Ток?

— Джеймс, — поправил его я.

— Сын Руди Тока.

— Совершенно верно.

— Мой отец говорит, что Руди Ток спас ему жизнь.

— Мой отец удивится, услышав об этом.

— Что ж, Руди Ток — скромный человек и очень смелый, — заявил Панчинелло. — Но когда эта липовая медсестра, с отравленным кинжалом в руке, проскользнула за спину великого Конрада Бизо, моего отца, он бы погиб, если бы твой отец не застрелил ее.

Я промолчал, поскольку от изумления у меня отнялся язык, а Лорри сказала:

— Этой части истории я не слышала.

Панчинелло повернулся ко мне.

— Ты ей не рассказал?

— Он такой же скромный, как его отец, — заверила маньяка Лорри. И добавила, под распространяющийся по комнате запах раскаленной и плавящейся стали: — Так что там насчет липовой медсестры?

Панчинелло сел перед нами, скрестив ноги перед собой.

— Ее заслали в больницу, чтобы убить великого Конрада Бизо, мою мать и меня.

— Кто заслал? — спросила Лорри.

Даже в густом сумраке я увидел, как лицо маньяка перекосило от ненависти. Ответил он, сжав зубы:

— Виргильо Вивасементе.

Из-за того, что он говорил, не раскрывая рта (и мешал шум ацетиленового резака), имя и фамилия показались мне несвязным набором звуков.

Вероятно, и у Лорри сложилось примерно такое же впечатление, потому что она воскликнула: «Gesundheit!»[33]

— Проклятые воздушные гимнасты, — процедил Панчинелло. — Всемирно известные «Летающие Вивасементе». Перелетающие с трапеции на трапецию, канатоходцы, высокооплачиваемые цирковые примадонны. А самый наглый, самый мерзкий, самый захваленный из них — Виргильо, патриарх, отец моей матери. Виргильо Вивасементе.

— Ну хватит, хватит, — попыталась остановить его Лорри. — Нельзя так говорить о собственном деде.

Панчинелло даже подпрыгнул от негодования.

— Я отказываю ему в праве быть моим дедом. Не нужен мне такой дед. Я не желаю иметь ничего общего с этой старой кучей дерьма!

— Может, зря ты так, — Лорри покачала головой. — Лично я дала бы ему еще один шанс.

Панчинелло наклонился к ней. Уж очень ему хотелось все объяснить.

— Когда моя мать вышла замуж за моего отца, ее семья была в шоке, в ярости. Летающая Вивасементе вышла замуж за клоуна! Для них воздушные гимнасты не просто цирковая элита, но полубоги, а клоуны — низшая форма жизни, отбросы.

— Может, другие циркачи больше любили бы клоунов, если бы те были не такими злыми, — предположила Лорри.

Маньяк ее, похоже, и не услышал, продолжая выдвигать обвинения против семьи своей матери.

— Когда мама вышла замуж за великого Конрада Бизо, воздушные гимнасты сначала стыдили ее, потом презирали, наконец отлучили от семьи. И все потому, что она вышла замуж по любви, за человека, которого они считали недостойным себя. Она перестала быть для них дочерью, они более не хотели ее знать!

— Давайте разберемся! — встряла Лорри. — Они все работали в одном цирке, твоя мать жила на клоунской окраине с твоим отцом, тогда как семья Вивасементе — в самой зажиточной части лагеря. Они постоянно находились вместе и при этом порознь. Естественно, возникала определенная напряженность.

— Вы и представить себе не можете, как это было! Перед каждым представлением Вивасементе молились, чтобы великий Бизо сломал себе позвоночник и остался парализованным на всю жизнь, когда его выстреливали из пушки, и перед каждым представлением мой отец молился, чтобы вся семейка Вивасементе попадала с трапеций и подохла прямо на манеже, корчась в мучениях.

Лорри повернулась ко мне: