Слепая зона - Наталья Николаевна Ильина

– Пойдем, тебе надо поспать.

Голос у него сел, звучал хриплым шепотом, от которого меня пробрал озноб, а глупое сердце кувыркнулось в горле и ухнуло куда-то в живот. Я только молча кивнула, легонько стукнувшись лбом ему в грудь, и разжала руки, которые, оказывается, крепко обнимали напряженную спину капитана…

Глава 4

Матвей Лысько, по прозвищу Лысый, проснулся от грубого тычка в плечо. В комнате было темно, и разглядеть, кто стоит возле двухъярусной кровати не представлялось возможным. С верхней койки доносилось хрюкающее похрапывание – там спал Веник – тощий мужичонка неопределенного возраста, который не числился лаборантом у прибабахнутого профессора, а работал в цехах кем-то вроде бригадира, но жил вместе с Матвеем и молдаванином Трофимом. У него даже была возможность выходить за территорию, в город. Тогда он приносил сокамерникам, как называл Трофима и Матвея, сигареты и пиво.

– Одевайся, быстро, – приказали из темноты.

Ни тон, ни голос не позволили Матвею возразить. Отчего же не одеться? За те деньги, что он отправлял домой, в Тернополь, кривляться не стоило. Да и вообще с ребятами, которые здесь заправляли, он ссориться бы не стал. Видал он похожих и раньше. Скажешь слово поперек, и хорошо, если на улице окажешься, а то и пропадешь навеки. На улицу Матвею не хотелось, особенно учитывая то, что у него не было никаких документов – все они хранились у нанимателя.

Торопливо одеваясь в полумраке (кто-то приоткрыл дверь в коридор, и по полу тянулась узкая полоска света), он заметил, что кровать Трофима пуста. Выходило, что молдаванин до сих пор был в лаборатории. Часов у Матвея не было, окон в жилом боксе тоже не имелось, понять, который теперь час, не получилось, но, судя по тишине в коридоре, стояла глубокая ночь.

Хмурый молчаливый охранник, здоровенный бугаище, легонько ткнул Матвея под ребро и кивнул в направлении выхода. Матвей послушно зашаркал подошвами стоптанных туфель, бугай шел следом. Выйти из бокса можно было только приложив карточку к считывателю замка. У Матвея, само собой, карточки не было, у охранника была. Замок тихо пискнул, железная дверь выпустила их наружу и чавкнула за спиной, закрываясь. Матвея такие строгости уже не удивляли. Он давно разнюхал, что это за место, завод в заводе. Как москальская матрешка – сколько ни половинь, а внутри найдешь еще куколку. Например: три десятка щуплых низеньких вьетнамцев, которые посменно работали в цехах над жилым боксом, бодяжили какую-то химию, ходили строем под охраной, никогда не выпускались на улицу и ни слова не знали по-русски, по-украински, по-молдавски или на любом другом языке, кроме своего щебета. Впрочем, к общению они не стремились.

На улице ждали еще один смурной охранник и двое испуганных желтопузиков-вьетнамцев, ежившихся от ночной прохлады. Вместе они обошли обшарпанное и неприглядное снаружи длинное здание вдоль глухого фасада. Свет далеких фонарей у новых корпусов завода не мог пробиться сквозь плотную зелень одичавших древних лип, которые прятали старый склад в густой тени своих пышных крон. Вход в лабораторию был замаскирован бетонной плитой, которая, казалось, лежит на земле, у самой стены. Повинуясь едва слышному щелчку пульта, плита поехала вбок, и привычно шагнувший к сбегающим вниз ступеням Матвей резко отшатнулся – в нос ударила резкая вонь горелого пластика. Вьетнамцы тихо защебетали по-своему, оглядываясь на охранников. Они явно не горели желанием спускаться, и в этом Матвей был с ними солидарен, да только выбора у них не было.

– Сейчас подъедет машина, вычистите все внизу, упакуете мусор в мешки и погрузите в кузов, – нарушил молчание бугай, который разбудил Матвея.

Второй, чуть ниже ростом, но такой же накачанный, бойко защелкал на птичьем языке желтопузых.

– Не ссы, ты же знаешь, ничего ядовитого там нет, – подтолкнул Матвея к черному провалу в земле бугай. – Огонь выдохся, к утру должно быть чисто все.

– Так темно же там, – попытался возразить Матвей, на что бугай криво усмехнулся и снова клацнул пультом.

Загудело, и медленно разгорелись старые, забранные в стальные намордники лампы, прячущиеся за толстым стеклом. Матвей удивленно моргнул. Он считал, что эти светильники, наверное, установленные в подвале еще при последнем царе, не рабочие, просто их не стали демонтировать. Он обреченно вздохнул. Лезть в подвал и выяснять, что приключилось в лаборатории, совсем не хотелось. Но охранник многозначительно положил руку на кобуру. Решив, что уж двойную, а то и тройную оплату он точно заслужит, Матвей медленно пошел вниз. Четырнадцать железных ступеней гулко прогудели под его ногами и, не успев затихнуть, загудели снова – следом полезли вьетнамцы. Длинный коридор был выкрашен шаровой краской прямо по штукатурке. За первым же поворотом вонь усилилась. Лампы горели, но довольно тускло. И Матвей сначала не понял, что такое случилось со стенами, но через несколько шагов сообразил – это была копоть, расчертившая их странными неровными полосами. Возле того места, где находился наружный пост охраны, стены были уже совсем черными, железный стол валялся в нескольких метрах от своего обычного места, прижимая к полу неподвижное тело охранника вставшей на попа столешницей. Матвей вздрогнул и остановился. Вьетнамцы жались друг к другу за его спиной.

Напротив стола, прямо на полу лежала стопка новеньких белых мешков, стояли три метлы, две лопаты, отчего-то – ледоруб, кувалда и большие ножницы по металлу. Оранжевым боком ярко выделялся на фоне черноты корпус новенькой бензопилы.

– Мама ридна, – прошептал Матвей и перекрестился задрожавшей рукой, когда до него дошло, зачем здесь мог оказаться этот инструмент.

У охранника, с той стороны столешницы, что была развернута к лаборатории, вместо ног были черные, похожие на сухие коряги кости. Всю плоть сожгло или сорвало взрывом, но и половина туловища целиком не пролезла бы в мешок…

Двери в лабораторию – толстые, бронированные – выворотило напрочь, и они, выгнутые взрывом, приплюснулись к стенам коридора. Удивительно, но в обожженной пламенем аппаратной горели все те же древние лампы, через толстое закопченное стекло скудно освещая мешанину из покореженного алюминия, стекол, осколков аппаратуры и обугленных кусков человеческих тел, которые принадлежали, по всей вероятности, профессору и Кирееву, который был хорошим мужиком и разрешал звать себя по-свойски – Женей…

От хитрована Трофима не осталось практически ничего. Матвей его не любил, но не до такой степени, чтобы гибель молдаванина его не потрясла. Даже больше, чем потрясла смерть ученых. Кто они ему? А Трофим все-таки свой, такой же, как и Матвей, работяга-приезжий, вынужденный добывать гроши на чужой, негостеприимной