Южный ветер - Норман Дуглас

— Непременно, едва лишь удостоверюсь, что они неверны. А что вы думаете о женщинах — я хочу сказать, о женщинах вообще?

Мартен ответил без всякой заминки:

— Я, слава Богу, еврей. Вам следует это учитывать. И я считаю, что самый важный шаг в решении женского вопроса, если таковой вообще существует, сделали мормоны{65}. Идеология мормонов представляет собой протест против единобрачия. И заметьте, протест со стороны не одних только мужчин. Со стороны женщин тоже. Никогда не забывайте об этом. В сущности говоря, я не верю, что какая-либо женщина, если бы ей предоставили возможность поступать по-своему, согласилась бы связать свою жизнь с одним-единственным дураком-мужчиной. Она бы вообще замуж не пошла. В наше время замужество перестало быть необходимым. И очень скоро женщины замуж выходить перестанут. Для мужчины, вступающего в брак, ещё можно найти какие-то оправдания, хотя брак по любви, как правило, несчастен, а брак по расчёту всегда ошибочен. Герои, святые и мудрецы — все они противостоят миру в одиночку. Женатый мужчина — мужчина только наполовину.

— Гм-гм!

Мартен умолк.

— Я не хотел вас прерывать, — сказал Денис. — Хотя как-то очень гладко у вас всё получается!

— Вопрос-то уж больно простой, мой мальчик. Его усложняют и усложняют искусственно разные там преобразователи общества и романисты. Им нужно продавать свою гнусную писанину, им нужно заставить нас позабыть о том, что единственно важная и интересная часть отношений между полами — это именно та, о которой никто не говорит и не пишет. К чему вообще всё сводится? Мужчина творит интеллектуально или физически. Классифицирует минералы или пробивает тоннели в горах. А женщина творит физиологически, её дело — поставлять необходимый сырой материал, самое лучшее, что она создаёт, это ребёнок. У меня с женщинами отношения лучше некуда, потому что и мне, и им совершенно ясна глупость того пустословия, которым окружается секс. У нас нет иллюзий насчёт друг друга. Мы точно знаем, что нам требуется. И точно знаем, как требуемое получить. Уверяю вас, Фиппс, сторонницы женского равноправия скоро покончат с ханжескими речами и идеальными представлениями. Они попросту начнут лупить идиотов мужского пола по головам. И как только женщина вступит в игру на равных правах, ничего от вашего преклонения перед целомудрием не останется. Она с ним мириться не станет.

— Отвратительно, — сказал Денис. — Продолжайте.

— Я кончил. Что, опять санидин?

Денис по-прежнему держал в руке камень. Однако думал он о своём. Ему нравилось набираться свежих идей, проникать в мысли других людей — он знал, сколь многому должен ещё научиться. Но при этом он предпочитал, чтобы разум его формировался без насилия, на артистический манер. Мартен же словно кувалдой орудовал да ещё и промахивался постоянно. И Кит то же самое. Почему каждый так неистов в своих убеждениях, так склонен к крайностям?

Мартен повторил:

— Санидин?

— Где-то же должен быть санидин, — откликнулся Денис. — Я кое-что знаю о кристаллах, Мартен. Я читал «Этику пыли»{66} Рескина.

— Рескин. Господи-боже! Это же не человек, а рвотное средство. Но вы так и не ответили на мой первый вопрос. Вы всё время повторяете — «санидин, санидин». Почему?

— Да я и не знаю. Довольно приятное имя, вы не находите? Могло бы принадлежать человеку. Женские имена так удручающе заурядны. Вечно какая-нибудь Марджери попадается. Если бы у меня была дочь, я бы назвал её «Санидин».

— При ваших темпах такая возможность представится вам нескоро. Вот если бы у меня была дочь, я бы дал ей другое имя, и я совершенно точно знаю, какое.

— Какое же?

— Анджелина.

— Вот как? — медленно осведомился Денис. — А почему?

— Ну, довольно приятное имя, вы не находите?

— Имя, если вдуматься, совсем не плохое. Но звучит по-иностранному. Мне казалось, вы иностранцев не жалуете.

— Не жалую. Правда, есть тут одна…

— Продолжайте, — сказал Денис.

Мистер Мартен подмигнул.

Туман уже снесло с верхушек холмов, скалы, виноградники, море под их ногами — всё нежилось в сиянии солнца. Молодые люди встали, словно охваченные единым порывом, и двинулись к дому. Урок минералогии кончился.

— Собираетесь нынче к Киту? — с хорошо разыгранным безразличием осведомился Мартен.

— Не знаю.

— Я бы на вашем месте пошёл. Говорят, у него здорово всё поставлено. Жуткая толпа соберётся — настоящая давка. Он только раз в году закатывает такой праздник. Танцы, китайские фонарики и шампанское рекой. Неужто не пойдёте?

— Быть может, попозже вечером.

Дениса охватило смятение. Он чуял в этом грубияне соперника, хоть ему и казалось невозможным, чтобы Анджелина удостоила подобного человека вниманием. В настоящую же минуту он, после такого количества пошлых излияний, нуждался в успокоительной беседе с кем-либо из воспитанных людей. Может быть, с библиографом? Эймз нравился Денису, которого особенно привлекало его учёное бесстрастие. Как знать, возможно, и сам он кончит тем, что станет комментировать какой-нибудь шедевр. Быть библиографом — какая спокойная, полная прилежных трудов жизнь!

— Я, пожалуй, загляну к Эймзу, — обронил он.

— Правда? Бесцветное существо этот ваш Эймз. Сухой, как палка, типичный университетский дон. Я ему, кстати, обещал минералогическую карту. Скажите, что я про неё не забыл, ладно? Интересно, что вы в нём нашли?

— Он мне нравится, — сказал Денис. — Этот человек знает чего он хочет.

— Этого мало, мой юный друг! — словно вынося окончательный приговор, откликнулся Мартен. — Нужно ещё хотеть чего-то реального.

— Что вы называете реальным?

— Санидин и тому подобные вещи. Вещи с приятными именами. А, Фиппс?

Денис промолчал.

А его жизнерадостный друг продолжал тараторить:

— Что-то меня в таверну потянуло. Зайду к Луизелле, выпью. А то от Клуба меня уже тошнит. И вообще, я, пожалуй, неравнодушен к младшей сестре. К самой младшей, той, у которой курчавые волосы — ну, вы понимаете. Эх, знать бы мне получше латынь!

Пещерная таверна Луизеллы давно стала местом, в котором все назначали друг другу свидания. Сюда можно было зайти в любой час и найти себе компанию по душе. В значительной мере честь её открытия принадлежала дону Франческо; во всяком случае, именно он открыл самую старшую из четырёх хозяйничавших в таверне осиротелых сестёр. Со временем, убедившись, что все четверо хоть и грешницы, но склонны к раскаянию, и будучи по натуре человеком щедрым, он пришёл к мысли, что соблазнительные качества таверны заслуживают не только его внимания. Время от времени он приводил в неё своих друзей-иностранцев и ни один не ушёл разочарованным. Вино здесь подавали превосходное. Русские, не допущенные в Клуб суровым мистером Паркером, зачастили сюда в значительных количествах. Здесь к ним относились хорошо. Несколько дней назад один из последователей Учителя, молодой крепыш по имени Пётр Красножабкин, — протеже, как уверяли, госпожи Стейнлин — отличился, выпив за один присест шестнадцать бутылок. Он, правда, сломал после этого несколько стульев и ещё кое-что, но так мило извинялся наутро, что сёстры и слышать ничего не захотели о возмещении убытков.