Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина

* * *

Седов:

— Да я за здоровье — жизнь могу отдать!..

* * *

Письмо Юли Говоровой весной из Михайловского:

«Пошли гуси, Марин, пошли гуси, вагоны, поезда гусей!..»

* * *

«Еду на лошади, — пишет Юлька в свой день рождения. — Погуляла с волком. 36 лет».

* * *

Встретила в метро Шишкина Олега, он шел на ТВ-3 рассказывать об Апокалипсисе:

— Главную мысль я вычитал у Ежи Леца, — сказал Олег. — «От Апокалипсиса не надо ждать слишком много…»

* * *

В скверике перед столовой в «Малеевке» мужик наряжает огромную живую ель.

— Как это он нарядил так высоко? — я спрашиваю.

— Да он за пол-литра достанет до звезды! — ответил мне Леня Бахнов.

* * *

В декабре 1989 года Сергей Бархин пригласил нас в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко на премьеру оперы «Борис Годунов», где работал художником. И хотя на сцене бушевало лиловое с золотым и царило неописуемое великолепие, я не могла оторвать глаз от хрупкого человека в бельэтаже, во всем черном. Он был коротко острижен, в круглых очках, которые то снимал, то надевал и, приглядываясь к творящемуся на сцене, опасно свешивался с бортика, а в какой-то момент вдруг яростно сорвал с себя очки и весь обратился в слух.

После спектакля — в своем черном пальто с чемоданчиком — вместе с нами он прошел за кулисы к Сереже.

— Костя, Костя, заходи, — сказал ему Бархин. — Это мой друг детства, Костя. Мы жили в одном дворе. Мне было пять лет, а ему восемь. Он хотел играть с нами, а его заставляла мачеха играть на гобое. Сквозь мутное стекло дрожащими руками он показывал нам дудочку. Я ее хорошо помню и могу нарисовать.

— А помнишь, — спрашивает Костя, — помнишь, как мы врезались и ты сделал мне «восьмерку» на велосипеде, на переднем колесе!

— Да, — вздохнул Сергей Михайлович, — и, наверное, нарочно…

* * *

— Костя тут ошивался, в театре, — сказал Бархин, — вдруг увидел меня, узнал, кинулся мне на шею. Это была встреча Максим Максимыча и Печорина. Он так тут прижился, а мы все, прижившись, обнаглеваем. Сидит на опере, Колобов дирижирует, а Костя на первом ряду, у него за спиной — нога на ногу — и вдруг тихонько начал подсвистывать. Колобов, не оборачиваясь: «Ко-стя!»

* * *

— А тут из Оптиной пустыни приехали покупать у театра колокол, — рассказывает Бархин. — Этот колокол из разрушенного Спасо-Преображенского храма. Два человека, которые за ним приехали, сильно пили. Но были очень хорошие, как всякие люди, склонные к вере. Стали думать — за сколько его продавать. Я говорю: «Зачем будет театр продавать церкви колокол?» «Ну, частично…» «Не позорьтесь! — говорю я. — Частично вы возьмете сто рублей за вещь, которая не имеет цены». Колокол — с комнату вот эту! И я предложил поставить условие, что мы им отдадим колокол, если в придачу они возьмут к себе Костю на должность негласного хранителя колокола. Костя прописан в Туле.

— Не в самой! — добавил Костя.

— Но он почему-то все здесь, а не в Оптиной пустыни. Ты будешь хранителем колокола?

— Буду, — сказал Костя.

— А что же ты еще здесь?

Костя глядит на Сережу Бархина с обожанием, держа в руке свой фанерный чемоданчик, и все, что есть у него, лежит в этом чемоданчике, в том числе туманный от времени полиэтиленовый пакет с какими-то вырезками из газет.

— А ты выскочил? Выскочил в членкоры? — вдруг спрашивает Костя с горящими глазами и выуживает из пакета газетную вырезку, в которой сообщалось о том, что Сергей Бархин выдвинут в члены-корреспонденты Академии Художеств. — Ну? Что??? Качать адмирала?!!

Сережа только рукой махнул.

* * *

«Помните, писала вам про настойку на спирту из сирени для суставов, которую посоветовала Але сделать Тася из Щавелей? Аля сделала, и я ее сейчас растирала, — пишет Юля Говорова. — Пол-литровая банка со спиртом, в ней грозди белой сирени. Стала растирать и чувствую, что действительно цветущей сиренью пахнет. Чистый запах белой сирени! Выхожу вечером от Али, луна, снег, руки пахнут сиренью…»

* * *

На вернисаже в журнале «Знамя» с поэтом Геннадием Калашниковым заговорили о том, что делать, если на тебя надвигается человек с распахнутыми объятиями: «Старик, сколько лет, сколько зим!». А ты — убей, не помнишь, кто это такой.

— Я, например, всегда отвечаю тем же, — говорю.

— Надо мне у тебя учиться, — сказал Гена. — А то я мнусь и сразу выдаю себя с головой.

Тут к нам подходит женщина:

— Гена! Вы? Как я рада вас видеть!

А тот — глядит, конечно, приветливо, но никаких сомнений, что ее знать не знает.

Она:

— Как? Вы меня забыли? Мы с вами два раза в неделю плаваем в бассейне!!!

— Ой! — воскликнул Калашников. — Простите! Не сразу вас узнал… без ласт и без маски.

* * *

Иду на пересадку в метро, а мне навстречу в сомнамбулическом состоянии движется женщина, читая на ходу роман «Гений безответной любви». В голове промелькнуло два варианта. Первый: встать столбом, а когда моя читательница наткнется на меня и поднимет глаза, спросить: «Ну как? Интересно?! Это я написала!..»

А второй — отвалить в сторонку и не приставать.

Второй вариант восторжествовал.

* * *

Решили собрать в одной книге три моих романа. Стали думать, как назвать. «Три романа» — было у Кафки. Леня долго думал и придумал: «Тройня». В конце концов родилось многозначительное, с намеком на гламур, — «Мои романы».

Правильно Сережка в детстве говорил: «К твоим вещам нужны такие названия, которые никакого отношения не имеют к их содержанию».

* * *

Важно рассказываю Тишкову, что была в журнале «Знамя» и Чупринин Сергей Иванович сказал, что включает меня в энциклопедию «Сто лучших писателей России».

— Хорошо, что не в «Тысячу»! — с облегчением вздохнул Леня.

* * *

— Человек на 99 процентов состоит из воды, — сообщила я Лёне.

— Хорошо — не на сто, а то были бы проблемы…

* * *

Наш Сережка полетел в Лондон. Ни звонков, ни sms. Хотя пора бы. Мы позвонили в справочную, узнали телефон — за шестьдесят рублей. Дозвонились в Шереметьево, а нам отвечают:

— У нас пока нет никаких сведений, не видно самолета — значит, улетел. А сел он в Лондоне или нет — не знаем порою до тех пор, пока он не прилетит к нам обратно в пять часов утра. А как узнать? Никак.

* * *

Неожиданно к маргиналу Лёне Тишкову обратился незнакомый интеллигентный человек — Алексей Яблоков, главный редактор популярного журнала «Men’s Health», и попросил его за хороший гонорар повести рубрику «фантастические миры, связанные с медициной».