Царские забавы - Евгений Сухов

— Это как? — подивился Гришка.

За последние три года Григорий сильно раздобрел и раздался вширь. Одетый в рубище, он напоминал черный валун, который неловко перекатывался и готов был снести на своем пути любую преграду.

— А так!.. Латинян привечает, а свои православные от голода дохнут. Казнит почем зря. В Новгороде Великом и в Пскове царем недовольны, бунт в городах зреет, нам бы подтолкнуть этот бунт надобно, может, тогда и государь упадет.

— Неужно царя столкнуть желаешь?

— Желаю. Пошлем в Новгород верных людей, золота и серебра жалеть не стану. Государя в Вологде запрем, а вместо него Старицкого Владимира поставим. Братец-то его послушнее будет. Такой окаянный порядок, как при царе Иване, только убыток нашему делу приносит.

— Как же через кордоны-то пройти?

— А разве караульщики иной народ? Золото не пищали, любые ворота отворят.

— А как же опришники?

— Ведомо мне, что они тоже не шибко царя любят. Казнит он их без жалости.

— Как же мы до Ивана-то доберемся?

— Повара я знаю царского… Если господь позволит, так через него Ивана и порешим.

Гордей Яковлевич обернулся на государев двор.

Вот если бы он сам имел чуток княжеской крови, разве стал бы он на Старицких озираться? Спровадил бы государя с места и, назвавшись царским племяшом, занял бы трон.

За татем народ не пойдет. Хоть и держат москвичи обиду на самодержца, но перед потомками Цезаря падают ниц.

Иван Васильевич был напуган.

Царь не желал оставаться ни в одном монастыре более двух дней. Появившись на новом месте, повелевал запирать кельи и, сопровождаемый усиленной охраной, прятался в отведенных покоях. В сопровождении караула он не только трапезничал, но даже ходил по нужде.

Малюта пугал Ивана Васильевича многими изменами: без конца говорил о том, что зреет заговор, а на северных окраинах русского отечества и вовсе беспокойно. Что будто бы новгородские и псковские вельможи желают видеть на царствии его двоюродного брата Владимира Андреевича и будто бы мать его, карга старая, великая княгиня Ефросинья, принимает в Городецком монастыре послов и наказывает всем величать себя не иначе как государыней, а Володимира — самодержцем и царем всея Руси.

Вот потому Иван не желал задерживаться, в каждом монастыре ему чудилась измена. Игумены, стараясь усмирить государев гнев, дарили самодержцу чудотворные иконы и золотые оклады. А когда наконец государь отбывал, братия в облегчении крестилась, понимая: будь у Ивана Васильевича настроение иное, пожертвовать пришлось бы большим.

Слушая Малюту, Иван Васильевич едва не терял рассудок от отчаяния, он хватал Григория Бельского за руки и приговаривал неистово, брызгая на парчовый воротник слюной:

— Гришенька, родимый мой, спаси, убереги своего государя! Только одному тебе я доверяю. Ежели не ты, так отравят меня Старицкие, как женушку мою покойную Анастасию Романовну.

— Ох непросто, государь, с супостатами и лиходеями сладить, — важно сопел Малюта Скуратов, словно по-настоящему взваливал на плечи заботу о государе. Шмыгнет воровато носом Малюта и продолжает: — Из Пытошного двора не выхожу, государь Иван Васильевич. Две сотни людишек успел повязать, а смуте конца и краю не видать. Но одно ясно: новгородские бояре хотели тебя с престола согнать, как это сделали вельможи в Швеции с законным королем Эриком XIV… Теперь там его младший брат правит.

— Все бояре меня ненавидят, Гришенька! Сговорились супротив меня. На отцовский стол зарятся, который мне по праву рождения достался. Только не бывать этому! Что тебе еще известно, Гришенька, говори, только не молчи!

— Есть еще, государь, для тебя новости… невеселые. Мы тут твоего повара в темницу заточили. На прошлой неделе он в Нижний Новгород съезжал, якобы за белорыбицей, а на самом деле для того, чтобы со Старицким Владимиром повидаться. Думается мне, братец твой и передал повару порошок, чтобы тебя со света изжить.

— Неужно порошок отыскали?

— Отыскали, государь. А еще деньги при нем были большущие. Под пыткой он признался, что князь деньжат ему дал для того, чтобы гулящих людей на бунт поднять.

Малюта отвык государю говорить правду. Точнее, она у него получалась несколько иной, подобно солнечному лучу, что преодолевает водную толщу, — обломится он где-то с поверхности и добирается до песчаного дна кривым расплывчатым пятном. Если сказать правду про Гордея Циклопа — не поверит! Да и мыслимо ли такое дело, чтобы тать боярам оклады раздавал. А Старицкому Владимиру все равно не жить. Если не сейчас, так годом позже опалится государь на братца. Так почему же Ивану Васильевичу добрую услугу не оказать и Володимира к плахе не подвести?

— Вот что, Малюта, — Иван Васильевич справился с дрожью в руках, — затянулась моя ссора с братцем. Видно, не хочет он признавать во мне старшего. Делай как знаешь.

— Сделаю как надобно, Иван Васильевич. — Скуратов-Бельский притронулся губами к сухой ладони своего господина.

Вышел Малюта, а Иван облегченно вздохнул, понимая, что более к этому разговору возвращаться не придется. Григорий Бельский научился понимать государя даже тогда, когда тот молчал.

Неделей позже скороход догнал царя на пути в Великий Устюг. Он-то и сообщил государю, что великая княгиня Ефросинья скончалась во время шествий по богомольным местам (и только Малюта Скуратов знал о том, что двое молодцов отравили старуху на постое угарным газом), а Владимир Андреевич скончался от падучей (князь Старицкий принял из рук Малюты кубок с вином и на глазах у десятков опришников свалился замертво).

Великого государя Малюта Скуратов застал в Великом Устюге.

Ивану Васильевичу было уютно за его крепкими стенами, и он всерьез стал подумывать о том, чтобы перенести столицу в таежный край. Даже чума как будто боялась чистого таежного духа и северных ветров, а потому, сделав большой крюк, прошла стороной.

Малюта Скуратов приехал с докладом. Государь не скрывал своего интереса к нижегородским князьям, спросил сразу:

— Исповедался ли Владимир перед смертью?

— Не пожелал, государь. Мы его с твоим поваром свели, так он тотчас признался, что мыслил вместо тебя царем быть, — врал, не моргая, Малюта. — Так и сказал, что лучшего государя, чем он, не будет.

— Ишь ты! Дальше что было?

— Поплакал он еще малость, а потом зелья испил, что для тебя готовил.

— Что с поваром стало?

— А чего злыдня жалеть? Порешили мы его.

— Как моя женушка во дворце, не слишком балует?

— Как ты и повелел, государь Иван Васильевич, держим мы ее взаперти, никого к ней не допускаем. Совсем иссохла баба, мужика хочет, того и гляди помрет от плотской похоти.

— Ничего, авось обойдется. А если и преставится, страшного ничего не случится. Недобрые чары своей женушки знаю, менять караул каждый день, чтобы отроки не успели привыкнуть к царице и жалостью не изошли. А если кто из молодцов не устоит перед ее похотью… живота лишить!