Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

берегах речушек, пересекая мшистые, кочковатые болотца, затянутые густой высокой травой и касатиком, огибала большие и малые елани и кладбища, не сворачивая, проходила через пепелища некогда сгоревших усадьб.

Небо светлело. Тайга все больше и больше наполнялась птичьим щебетом. Майя никогда не слышала такого разноголосого птичьего гомона, веселого и дружного. Сидела у себя в девичьей и не знала, как по утрам поет, заливается вся тайга, и нет у той песни ни начала, ни конца.

Из-за леса показалось солнце. Какое оно яркое, огромное, — не такое, как днем. Майя ни разу не видела восхода. И как ему обрадовались жаворонки! Они, распластав крылья, то трепыхались на одном месте, как бы греясь, оглашая воздух серебристой трелью, то вдруг падали в траву, делаясь похожими на живые комочки. Все это для Майи было ново. Что она видела у себя дома? Маленькую поскотину, на которую летом выгоняли телят? Но разве можно сравнить ее с этими просторами? Навстречу им то и дело попадались стройные березы, какие-то пышные, праздничные, высокие осины с темно-серой корой.

Дорога все дальше и дальше уводила Майю от Круглой елани. Солнце поднялось и стало припекать. По пути все реже встречались елани, дальше места пошли совсем унылые и однообразные — мшистые болотца, лесные озерки с крутыми, обрывистыми берегами. Из воды торчали белесые стволы деревьев без ветвей и листвы. Трудно стало дышать от духоты. Потревоженные комары черными тучами летали над Майей и Федором, облепляли лошадиный круп. Федор отломил березовую ветку и стал обмахиваться. Чем выше поднималось солнце, тем назойливее становилась мошкара. К счастью, показалась старая, покосившаяся юрта, приютившаяся у дороги. Федор свернул к юрте и подъехал к ней с наветренной стороны, где почти не было деревьев. Тут комаров было меньше.

— Остановимся здесь, передохнем, а потом поедем дальше, — сказал Федер.

— Юрта нежилая. Может, набредем на селение? — Майе хотелось лечь на ороне, в хорошую постель, отдохнуть как следует и хорошо подкрепиться на дорогу.

— До селения далеко, — ответил Федор и помог Майе слезть с лошади. Он расседлал коня, спутал его и пустил в высокую сочную траву, росшую вокруг юрты.

Федор вошел в юрту. Погнившие стены ее были все в щелях и насквозь просвечивали. Печка развалена. В юрте побывали не только люди, но и скот, оставивший свой помет. Назойливо гудели комары, садясь на лицо, шею, руки.

«Надо соорудить дымокур», — решил Федор и стал собирать сухой коровий помет. Огонь, высеченный из огнива, скользнул по сухой, как порох, кучке.

Майя нарвала на дворе чернобыльника и настлала его вдоль стены юрты, с теневой стороны. Федор разостлал попону, под голову положил седло. Пока Майя ладила постель, Федор устроил дымокур и возле коня. Конь щипал траву и громко фыркал — дым щекотал ноздри.

Федор и Майя легли голова к голове и накрылись шубой.

— Мы куда, Федор, едем? — помолчав, спросила Майя.

Что мог Федор ответить на это? Он молчал, погруженный в горькие мысли: «Приеду с Майей к Яковлеву, а он начнет при ней ругать меня, а то, чего доброго, в драку полезет. Куда бы податься, чтобы избежать встречи с этим извергом?»

— Ты почему молчишь, Федор?

Федор тяжело вздохнул:

— Нам некуда ехать с тобой, Майя. У меня нет ни дома, ни имущества.

— Погоди, дом-то у твоих родителей был?

— Был, да сплыл. После смерти моих родителей голова Яковлев перевез наш дом в свою усадьбу и сделал для себя летник.

— Вот как!.. — Майя даже села и, как показалось Федору, радостно проговорила: — Так вот мы приедем к нему и скажем: «Возвратите наш дом, он нам самим нужен».

— Он не отдаст…

Вскоре они, измученные усталостью и бессонной ночью, уснули.

Первым проснулся Федор и увидел, что солнце уже клонилось к закату. Насытившийся конь стоял возле дымокура. Федор, стараясь не потревожить Майю, вылез из-под шубы. Но Майя услышала и тоже проснулась. Первое, что она почувствовала, — голод. Ей очень хотелось есть, как никогда в жизни. Она сказала об этом Федору.

— Я тоже проголодался, — ответил Федор. — Но где здесь найдешь поесть?

Майя вспомнила, как дома мать принуждала ее есть и как она отворачивалась от вкусной сытной пищи, огорчая домашних.

— Майя, вставай. Пора нам ехать!

Майя чувствовала себя разбитой, ей не хотелось даже двигаться. Она с трудом встала и вышла из юрты. Весело порхали пестрые бабочки, голубое бездонное небо было спокойным и приветливым, но ничего этого Майя не видела, у нее кружилась голова.

Федор и Майя сели на лошадь, она впереди, он позади, и быстрым шагом поехали по дороге. Сглатывая слюну, Майя спросила:

— Скоро ли доберемся до какого-нибудь жилья? Хотя бы чаю попить.

— В четырех верстах отсюда проживает один бедный человек. К вечеру будем у него.

И опять та же унылая дорога, огибающая стоячие болотца и низкие кочковатые берега речушек. Почти из-под лошадиных ног то и дело вспархивали дикие утки и со свистом пролетали над головой. Над озерами кружились белые чайки, похожие на комья снега. Вечерело. На востоке гасли облака, становились синевато-серыми. Где-то разъяренным быком заревела выпь. И тут же что-то загромыхало.

Майя, испугавшись, обняла Федора и посмотрела на небо.

— Федор, что это? — шепотом спросила она.

— Это бекас.

— Почему он так громыхает?

— Почему? По-разному объясняют. Слышал, будто давным-давно, когда бог создавал зверей и птиц и определял, какой птице сколько полагается высиживать яиц, бекас страшно обиделся на бога: ему всего четыре яйца дали, а чирку — девять. Бекас подлетел к богу и стал клянчить: «Прибавь мне яиц». Бог что-то буркнул в ответ и вознесся в рай. Бекас — за ним. Но где там ему угнаться за богом, рай-то высоко, не долететь туда бекасу. С тех пор бекас никак не может успокоиться, шумит-громыхает, грозится богу, что с горя камнем бросится на землю и разобьется. Но бог даже ухом не ведет.

Эту побасенку Федору рассказала старуха Федосья.

Майя помолчала и с печалью в голосе заметила:

— До чего же черствый бог! Не мог прибавить бедняжке яиц.

С наступлением сумерек наши путники добрались до жилища старого рыбака Кыдама. Его юрта стояла на берегу большого озера, недалеко от Лючинского наслега. Хозяева собирались ужинать. На костре в большом медном котле варилась уха из карасей. Вокруг костра сидели дети в ожидании ужина. Девочка лет десяти, самая старшая, была в рваной одежде из синей китайской дабы[17], остальные, четверо мальчишек, сидели совершенно нагими.

Майя, никогда не видевшая такой нищеты, не могла скрыть своего удивления:

— Ок-сие!..[18]