Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

– Не болтай лишнего! – оборвал его посланник.

– Что такого? Супостатов великого государя надобно изводить чем можно. Хоть и зельем. Я к примеру говорю, – оправдывался подьячий.

Рассказать про царика или нет, мучительно раздумывала Марья. Мальчишка – очередной самозванец, подготовленный поляками, чтобы снова раздуть смуту в Московском государстве. От его имени будут оспаривать престол Михаила Федоровича. Надобно сказать. Но Марье с ужасом вспомнилось тельце воренка, трепыхающееся на мочальной веревке, сафьяновые сапожки, выписывавшие в воздухе замысловатые кренделя. Нет, пусть простит ее дядя, но она не хочет новых казней. Обойдутся без ее извета. Если воренок объявится, бояре все равно потребуют его головы. А если самозванец не пригодится Сапеге и панам, пусть растет спокойно. Грех обманывать, но ведь дядя сам подает пример, кривя душой, когда отвечает о судьбе Марины Мнишек.

– Никого не видала, – солгала Марья.

Шествие почти добралось до Гнойной, но недалеко от дома случилась задержка. Дорогу преградила возбужденная толпа. Множество голосов выкрикивало на разные лады:

– Элефантум! Элефантум!

Лошади испуганно заржали и отпрянули назад. Марья увидела воз сена, накрытый тканным ковром. Приглядевшись, она сообразила, что это не воз, а огромное животное, медленно переставляющее ноги, подобные дубовым валам водяной мельницы. Завороженная видом слона, или элефантума, как его на латинский манер называли поляки, Марья припомнила бабушкин рассказ о том, что чудесный зверь не имеет колен и не может согнуть свои ноги. Только при виде царской особы кости слона чудесным образом смягчаются и становятся гибкими. Она спросила дядю:

– Правду ли говорят, что слон преклоняет колени только перед истинным царем?

– Бабушку наслушалась? – хмыкнул Желябужский.

Ну да, наслушалась! Кто еще знает столько занимательных историй? Бабушка рассказывала, что царю Ивану Грозному прислали слона из Персии. Упрямое животное не захотело встать на колени пред самодержцем. Иван Грозный в гневе назвал слона «жопой с хвостом вместо носа» и велел изрубить его секирами и бросить на съедение псам. Неужели дяде не любопытно? Даже подьячий прилип к окошку, а дядя откинулся назад и думает о чем-то своем.

Между тем посланник размышлял о том, что означает появление слона на варшавской улочке. Желябужский многое повидал в заморских странах. Видел боевых и рабочих слонов, дивился индийскому идолу с человеческим телом и слоновьей головой. Но сейчас он воображал шахматные фигуры на огромной шахматной доске, простиравшейся от Москвы до Исфахана.

Слон наверняка дар шаха Аббаса королю Жигимонту. Персидский владыка любит одарять своих союзников живыми диковинами. Выходит, шах и король теперь друзья? Очень может быть, ведь у них есть общий враг! Всем ведомо, что персидских шах и турецкий султан лютые соперники, даром что одного Магометова закона. Оба хотят быть повелителями всех басурман. Преосвященный Филарет советовал натравить турок на Речь Посполитую. Постараться бы раззадорить султана. Посланник знал, что бывает, когда с берегов Босфора приходит грозная грамота: «Мы, падишах Вселенной, владетель всей Турции, Греции, Вавилонии, Македонии, Сармации, повелитель верхнего и нижнего Египта, Александрии, государь всех народов, блистательный сын Магомета, страж Святого гроба, обладатель древа жизни и святого града, государь и наследник всех стран Черноморских и прочая, прочая, прочая». Не позавидуешь ляхам, если они прогневают турецкого султана!

Но и ляхи не лыком шиты. Их ферзь – шах-ин-шах Аббас, который может поставить султану шах и мат. Стоит туркам бросить свои войска на Речь Посполитую, как персы воспользуются благоприятным случаем и ударят по османам сзади. Теперь гадай, скрепили ли персы и ляхи договор или пока еще обмениваются грамотами и подарками? Одно ясно как божий день! Слон на варшавской улочке – это фигура, которая может разрушить московскую игру.

Марья, не подозревая о дядиных мыслях, с упоением разглядывала слона. Для нее он был не шахматной фигурой, а сказочный зверем, какие водятся за тремя морями. Проводник в высоком тюрбане и халате дернул за цепь, приказывая слону повернуть налево в переулок. Слон неуклюже развернулся и замер в нерешительности. В переулке двум прохожим с трудом разминуться, а не то что огромному зверю. Смуглолицый проводник гортанно прикрикнул, дернул за цепь, обернутую вокруг слоновьей ноги. Все было напрасно, слон заартачился. Тогда проводник вынул из складок халата длинную палку с железным крюком на конце и со всего маху ударил слона по голове.

– Так его! Так! – одобрительно крякнул Сукин.

Глаза слона смотрели печально. Бедолага! Оказаться по чьей-то прихоти в зимней промозглой слякоти среди улюлюкающей толпы, жить в тесном загоне, а в скором времени околеть от холода и непривычной пищи вдали от теплой родины! Повинуясь внезапно вспыхнувшей жалости к этому огромному, но беспомощному зверю, Марья выпрыгнула из возка и протянула слону сладкую грушу. Слон взял ее длинным хоботом так осторожно, что девушка ощутила только мимолетное ласковое прикосновение. Под хоботом открылась пасть и груша исчезла в ней в мгновение ока. Слон снова протянул хобот и ощупал ладони девушки. Ничего не найдя, он шевельнул огромными ушами, подогнул одну переднюю ногу, потом другую и встал на колени. Изогнув хобот, слон поднес его ко рту, показывая, что хочет есть. Марья пожалела, что у нее ничего не осталось для голодного великана: «Что ему груша! Все равно как хлебная крошка!».

Смуглый погонщик дернул за цепь, но слон не слушался и под улюлюканье толпы продолжал выпрашивать угощение. Разъяренный погонщик избивал слона палкой с острым крюком. Великан взревел, неловко поднялся с колен и, сопровождаемый градом ударов, попятился прочь от посольского возка. Марья смахнула слезы с ресниц, так ей было жалко бедное животное, а подьячий Сукин заливался смехом:

– Ловко его крюком угостили! Как есть неразумный скот! Встал перед девкой на колени! Нашел царицу! Ха-ха! Царицу!

Марья Хлопова стояла под цветущей вишней на задворках отцовской усадьбы. Почти два года она жила в Коломне. Много воды утекло за это время! Приказал долго жить дядя Федор Желябужский. Он отличался железным здоровьем, к лекарям никогда не обращался, а если и случалось недомогание, то лечился чаркой вина, в коем растворял щепотку черного перца. Нарочно привез из восточных стран тюк специй для этих целей. Опрокидывал чарку и шел париться в мыльню. Любую хворь как рукой снимало. Однако приспел смертный час для него. И как это всегда бывает с крепкими людьми, скончался он в одночасье.

Дядю отправили с посольством к крымскому хану. Посольство являлось частью игры, затеянной с целью натравить басурман на латинян, как советовал митрополит Филарет. Но жизнь не шахматная игра. Желябужский вез в подарок крымскому хану белых кречетов, высоко ценимых татарами и персами. Кречетов ловили далеко на севере, на Канином носу, долго важивали на Сокольничем дворе в Москве, приучали к охотничьей рукавице и клобучку, добивались, чтобы отпущенная поохотиться птица всегда возвращалась обратно. Кречет невелик – с ястреба величиной, а ухода требует неусыпного. Северная птица плохо переносит знойную погоду. Надобно держать ее ноги в холодной воде, а иначе она ощиплет свои же перья до кожи, раздерет ее в кровь острым клювом и околеет. С великим бережением везли кречетов, но на Перекопе стояла столь нестерпимая жара, что охотничья птица подохла.