Рим. Книга 1. Последний легат - Шимун Врочек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда она заходит туда, вытирая руки о передник, то первым делом видит перевернутый котел, на полу огромную лужу фасолевой похлебки. Лежат куски мяса. Пар поднимается от лужи, рядом толстая служанка воет. Вой не такой, как обычно, а нутряной, настоящий. Хозяин сидит на стуле, смотрит на свою руку, на ней мокрое полотенце. Наконец снимает его — Мирца отводит взгляд. На красной, обваренной руке вздулись пузыри. Взгляд хозяина спокоен — он смотрит на пузыри даже с некоторым интересом.
Рядом на огне кипит суп, от которого отчетливо несет рыбой.
— Иди, отнеси ты. — Хозяин морщится от боли. — Видишь, эта дура обварилась!
Мирца непонимающе переводит взгляд с него на толстую служанку.
— Что отнести?
— Поднос, глухня, — говорит хозяин. — И не смотри на меня так. Не смотри, сказал! У тебя глаз недобрый. Вон, дурынду эту сглазила…
— Я? — спрашивает Мирца, опустив руки. Опять про нее так говорят. Боги, за что?
— Ты меня сглазила! — кричит толстуха. — А-а-а!
От ее воплей болит голова.
— Ты, ты, — повторяет хозяин. Крупное, блестящее от пота лицо морщится. — Она дура, но говорит правду. Дурной у тебя глаз, Мирца. В общем, бери поднос и тащи наверх. Двенадцатая комната… Да не ори ты! — набрасывается хозяин на толстуху.
«Дурында» воет.
…Второй этаж, вино и оловянные чашки для влюбленной парочки. Когда Мирца идет обратно, то слышит за спиной, в одной из комнат, смех. Очень знакомый смех.
Дерево под ногами скрипит. Она замирает, возвращается. Слушает. Ага, здесь, за плотным занавесом. Мирца медлит, потом искушение становится слишком сильным. Она подходит и осторожно, стараясь громко не дышать, заглядывает в щелку. Ох!
В комнате двое. Пока она видит только Тиуторига, стоящего у окна, его резкий профиль и щеку в шрамах. Потом видит чье-то колено. Кажется, это римлянин — ноги не в штанах, а голые, край плаща свисает до середины мускулистой икры.
На столе лежит меч, какие бывают у легионеров. Рядом — кувшин, блюдо с вареными овощами по-римски и две чаши, дешевые, оловянные. Тиуториг берет одну, нюхает содержимое — брови вздергиваются на мгновение — и ставит чашу обратно. Застывает на долю мгновения…
Другие тоже иногда это замечают, думает Мирца. Но только она видит это постоянно. Заминка самая крошечная, но она есть. Потом: щелк! В лице веселого гема что-то меняется.
— Вино? У нас что, праздник? — говорит Тиуториг насмешливо, подходит к окну, выглядывает. — Новый год? Или как это называется у римлян? Сатурналии?
— Что-то вроде, — другой голос. Низкий и очень приятный. — Ты его нашел?
Они разговаривают на латыни. Тиуториг качает головой, ухмыляется.
— Он глазастый. Я думал, римлянин совсем тюфяк, а он меня вычислил. И сразу в погоню бросился, представляешь? Смелый. Надо было позволить ему догнать. Это было бы интересно… Знаешь, я бы свернул ему шею, пожалуй. А может…
— Римлянина пока не трогать! — звучит повелительно.
Тиуториг резко поворачивает голову и смотрит, не мигая. Голубые глаза кажутся стеклянными. На месте человека с приятным голосом Мирца бы поседела. Или убежала и спряталась куда подальше.
Щелк. Тиуториг вдруг расслабляется. Смеется. Он снова удивительно обаятелен.
— Хорошо, не буду. Пусть живет. Тогда зачем звал? Я как бы слушаю.
— Хочу, чтобы ты еще кое-что для меня сделал, — говорит человек с приятным голосом.
— Что на этот раз? — спрашивает веселый гем. И опять, прежде чем ответить, Тиуториг застывает на долю мгновения, и она видит два его лица вместе. Жуткое ощущение. — Опять водить римлян по лесу? Я тебе что…
Он называет имя, которое Мирце ничего не говорит. И человеку с приятным голосом, видимо, тоже. Поэтому тот некоторое время молчит.
— Нет, в этот раз другое, — говорит он наконец.
Тиуториг усмехается. Поднимает чашу со стола, нюхает, ставит обратно. Это как ритуал.
— Иногда я не могу понять тебя, — говорит приятный голос. — Зачем ты делаешь все, что ты делаешь? Денег тебе не надо, хотя ты их и берешь. Что? Зачем?
— Тебе обязательно нужны причины?
— Ничто в мире не случается просто так. У всего есть причины и повод. Их просто нужно найти. Как правило, человек достаточно прост. Но ты — нет. Поэтому я хочу знать. Понимаешь? Например, я знаю, что ты не отсюда, поэтому могу предположить, что…
За спиной Мирцы в стену с громким треском ударяется оловянная чаша, падает, звенит. Пьяный голос кричит что-то, занавесь задергивается…
О боги. Нет.
— Что?! — Человек с приятным голосом мгновенно поворачивается к двери.
Нет. Мирца еле сдерживает крик. Теперь она видит: у человека, который говорит с Тиуторигом, гладкое неживое лицо. Ни единой морщинки. Маленький нос, изящные вырезы глазниц, рот изгибается в полуулыбке. Серебряная кожа, в которой отражается свет.
Мирца отшатывается. Наконец понимает. Это же маска!
Человек моргает. Из глазниц в серебряной поверхности смотрят живые глаза. Сквозь щелочку в занавеси — прямо в глаза Мирцы. Человек встает…
В последний момент ей удается ускользнуть, выскочить на лестницу. Она спускается на цыпочках. Тише, тише, тише. Сбежав по лестнице вниз, она замирает, прислушивается. Туника задралась, обнажила бедро — в последнее время хозяин делает их все короче, словно экономит на ткани… Бедро в следах синяков. Мирца ждет. Сердце колотится так, что, кажется, ее найдут только по его бешеному стуку. Наверху — тишина. Бух, бух, бу-бух — стучит сердце.
Внизу шумят люди. Крики и смех. Мирце вдруг отчаянно хочется вернуться в эту суету и чад. Хозяин будет меня искать… будет искать.
И тогда Тиуториг убьет хозяина, понимает она холодно.
Кажется, проходит вечность. Тишина.
И тут она чувствует взгляд. На нее кто-то смотрит.
Мама, думает она.
Мирца медленно поворачивает голову. Вздрагивает. Все кончено. Надо вскочить, броситься вниз, бежать, кричать, спасаться, просить помощи… Но ноги ослабели. И Мирца понимает — не убежать. От него — не убежишь. Над ней возвышается Тиуториг. Он страшно высокий в эту минуту.
Он спускается по ступенькам — мягко, плавно. Опасный. Смотрит на нее, молча, равнодушно.
Он опускается на ступени рядом. Смотрит на нее своими ярко-голубыми глазами — без выражения. Не мигает. «Надо закричать, — думает Мирца, — мама, он меня убьет. Ма-ма. — Она дергается. — Не надо, — думает она, — нет, нет». Время застывает. Щелк. Его лицо оживает.
Мирца открывает рот, чтобы крикнуть…
Он аккуратно прикладывает палец к ее губам. Крик застывает у нее в горле. Мирца боится дышать. Палец твердый, пахнет кожей и старым деревом. И слегка — безумием.