Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон

Метель не давала нам выйти на улицу в течение шестнадцати часов, что позволило маленькой лошадке немного отдохнуть, а небольшому гарнизону дало шанс продемонстрировать свое великолепное катание на лыжах. Очень преуспели в этом виде спорта деревенские ребятишки. Они также весьма позабавили нас, играя в местный вариант пятнашек, кувыркаясь так, словно их тела были резиновыми. Матери не испытывали беспокойства из-за их промокших ног, они лишь меняли льняные или хлопчатые портянки, которые карелы носили на ногах вместо шерстяных носок или гольф и зимой, и летом.

Чистое небо и яркая луна обещали хорошую погоду, когда мы, отдохнув, отправились дальше в Юшкозеро, до которого было шестьдесят километров. По дороге мы проверили две заставы, Соповарака и Сопасалма, где все было в полном порядке. На второй заставе капрал, который командовал здесь, сказал, что ему удалось завербовать в полк двух новых членов, после чего провел нас в дом рядом с казармой и показал пухлых малышей — близнецов месячного возраста. Он рассказал, что назвал одного Филиппом, в мою честь, а второго Николаем, в честь Менде. Это удостоило нас обоих чести в равной степени и без ущерба для чьего-либо самолюбия, но стоило мне двух последних полукрон из английских денег, еще остававшихся у меня, и установило моду, которая тяжелой данью легла на мои личные сбережения!

В Юшкозере мы увидели, что Хитон вместе со своими радиооператорами и карельскими друзьями устроились здесь совсем неплохо. Он набрал вес и научился сносно говорить на карельском языке. С особой гордостью он показал мне двухсотфутовую мачту, стоявшую рядом с его квартирой, и описал, как удалось поднять ее без какой-либо механической силы. После ее установки он мог получать новости с британских станций на своем переносном радиоприемнике.

Я провел большую часть дня, инспектируя его припасы и решая различные вопросы. У него возникли проблемы с распределением запасов рома. С точки зрения местных жителей, двухнедельной нормы рома вполне хватило бы на одно застолье, что не совпадало с нашими намерениями и не лучшим образом отразилось бы на дисциплине. Мы договорились перепрятать ром в определенном месте, из которого он мог бы легко его брать, чтобы расходовать постепенно и в небольших количествах, пока тот не закончится. Кроме того, мы решили не посылать ему больше рома, за исключением того, что предназначался для его непосредственных подчиненных, а также на случай непредвиденной ситуации. Небольшой запас был оставлен и в местной больнице. Мы также договорились об отправке еще одного транспорта на северных оленях, так как конные сани, имевшиеся в его распоряжении, не справлялись с развозом припасов по окрестным деревням.

Мы сообщили Хитону наш маршрут, чтобы в случае необходимости он мог переправить нам срочное сообщение с лыжником.

Нашей следующей остановкой была Лусалма, находившаяся примерно в сорока верстах, и к полудню мы добрались до нее без каких-либо происшествий. Едва мы успели поговорить с командовавшим здесь сержантом, как прибыл лыжник, покрытый снегом и инеем до неузнаваемости — он проделал весь путь, держась за поводья быстрой лошади, чтобы доставить от Хитона срочное сообщение из Кеми, посланное Дрейк-Брокманом. Оно было зашифровано нашим личным секретным кодом и требовало моего срочного присутствия в Кеми.

Серьезность сообщения была очевидной, так как в нем отсутствовало сколько-нибудь четкое или подробное изложение причин его отправления. Несомненно, Дрейк-Брокман опасался, что его могут получить и расшифровать на какой-либо другой станции. Нам оставалось только вернуться как можно быстрее, и, приказав Микки приготовиться, мы с некоторыми опасениями начали настраиваться на обратную поездку, обсуждая, что же мы встретим в ее конце.

Мы обсудили с Микки, не нужны ли нам свежие лошади, и он с неохотой признал, что «малыш» не сможет проделать весь путь без отдыха, поэтому перед отправлением мы послали к Хитону другого карельского гонца. Он должен был предупредить Хитона, чтобы тот приготовил к нашему прибытию другую лошадь и горячую еду, а также сменных лошадей в Маслозере. Микки настоял на том, чтобы править всю дорогу и оставить своего обожаемого друга у одного из своих бесчисленных кузенов в Юшкозере, пока не сможет вернуться за ним. Мы решили поберечь маленькую лошадку, так как она уже пробежала свою дневную норму и начала показывать признаки усталости, поэтому наш вестник намного обогнал нас, и Хитон успел выбрать для наших саней хорошую лошадь и выслать вперед лыжников, чтобы на следующих остановках тоже подготовились к нашему прибытию. Я послал Дрейк-Брокману радиограмму, в которой согласился сходить с ним в зоопарк, и предупредил Хитона, чтобы он не ссылался на меня в своих сообщениях или радиограммах; я также пообещал известить его, если будет намечаться какая-либо заварушка.

Через двадцать минут мы снова были в пути. На этот раз сани тащила огромная серая лошадь высотой шестнадцать ладоней; она была очень сильной, однако для наших низких саней шла слишком высокой рысью, и мы подвергались постоянной бомбардировке снежками, вылетающими из-под ее копыт. Впрочем, мы не жаловались, так как бежала она хорошо, и для ее веса наши легкие сани казались не более чем балластом. До нашей первой остановки было всего двадцать верст, и Микки как следует погонял лошадь, зная, что скоро ее сменят и нам не придется ждать, пока она отдохнет — до Соповараки нам оставалось всего полчаса. Там мы задержались лишь на несколько минут; на этот раз нам дали крепкую черную кобылу, которую Микки, как оказалось, хорошо знал и которой с удовольствием правил.

Следующая смена лошадей предстояла только через шестьдесят верст, и на этот раз наш ямщик правил гораздо аккуратнее, иногда позволяя кобыле перейти на быстрый шаг. К счастью, местность была почти без холмов, а когда дорога становилась неровной, то шла под гору и тащить наши сани было не так тяжело.

Во время этой части поездки фортуна оказалась к нам менее благосклонной. Мы не успели отъехать далеко, как луна скрылась за тучами и снег, поднятый сильным ветром, начал бить в лицо. Через несколько секунд мы уже пробирались сквозь густую метель, в воздухе было столько снега, что дышать можно было лишь с трудом, не помогал и брезент, натянутый на сани. Завывание ветра и свист снежных вихрей, крутившихся вокруг нас, напоминали шум бушующего моря. Нельзя было разглядеть ни Микки, ни что-либо еще — лишь гонимый ветром снег, который врезался в легкие, словно нож, и пробирал нас холодом до самого сердца. Лишь когда сани встряхивало, мы понимали, что еще движемся, и все наши одеяла, шкуры, меха и валенки не могли защитить нас от ужасного холода, от которого кровь стыла в венах. Мы оба почти достигли полусознательного сонного состояния, но внезапно проснулись, испугавшись крика Микки, который хотел, чтобы мы поднялись на ноги. Он прокричал, что метель скоро закончится, а его лошадь знает каждый дюйм этой дороги. Он спрашивал нас о чем-то, чтобы мы ему отвечали и не засыпали. Мы почти оставили надежду пережить эту ночь, когда вдруг заметили, что метель пошла на убыль, и вскоре ветер стих так же внезапно, как и поднялся. Через несколько минут на чистом небе сияла яркая луна, и мертвая тишина, которую лишь время от времени нарушал треск ветки, обломившейся под тяжестью снега, снова царила над этой страной неистовых контрастов.