Чистая речка - Наталия Терентьева

Может, все-таки к Маше? Я замерзла так, что не чувствовала ног. Вроде сапоги у меня теплые, почти зимние, в них в метро сегодня утром даже было жарко. А сейчас ноги замерзли, одеревенели, может, потому, что я ничего не пила весь день и из них ушла вся жидкость? Про замерзшие руки я уже и не говорю. Колбаса, с которой был бутерброд у врача, застряла у меня где-то чуть пониже горла и никак не проскакивала вниз. Я ужасно хотела пить. Ладно, пойду в магазин на станцию. Может, там что-то придумаю.

У нас однажды сбегали мальчики, так они ночь или две ночевали в магазине в подсобке – они потом подробно рассказывали о своих приключениях. Зачем и куда они сбегали, это было совершенно неясно. Их никто не бил – так, чтобы жить невозможно было больше от страха и унижения, у нас нормально кормят, каждый день, никто голодный не бывает, в комнатах тепло, есть телевизоры, есть где мыться, теперь даже есть компьютеры! – вполне нормальная жизнь, не от чего сбегать. Просто они хотели приключений.

Я шла по улице в раздумье – куда же мне деваться. Нет, заставить себя идти по темному лесу я точно не смогу. Я зашла в открытый еще магазинчик, купила воды и сразу выпила всю бутылку. Хорошо не стало, а надулся живот. Надо было пить понемногу! Я купила для верности еще одну бутылку воды и пошла дальше.

Ноги вели меня к Машиному дому, я это поняла, тем более что я шла по самой светлой, центральной улице, и если пройти почти до конца, километра два, и свернуть налево, там на противоположной стороне скоро будет дом Машиной бабушки. Попробую. Извинюсь, объясню, не прибедняясь, что вот так вышло и я не успела засветло вернуться, а идти сейчас – боюсь. И заодно, может быть, они позвонят воспитательнице. Телефона я не знаю, правда, но контакты нашего детского дома точно есть в Интернете. Потому что я понимала – меня если и не ищут, то ругают почем зря.

Пока я шла по улице, ко мне пару раз пытались приставать ребята, и моего возраста, и чуть постарше. Странно, я у себя в детском доме такой бешеной популярностью не пользуюсь, да и в школе тоже. Может быть, там знают, какая я на самом деле, и не пристают, а со стороны я произвожу какое-то неверное впечатление? Уже не первый раз сегодня мне пришел в голову такой вопрос.

Когда я подходила к Машиному дому, то еще издалека увидела «скорую помощь». Подойдя поближе, я удостоверилась: да, точно, машина стояла около их дома. Но никого на носилках не выносили, значит, врач внутри. Я подождала немного, посмотрела на спокойного медбрата или санитара, который два раза уже выходил курить во двор.

Во дворе дома росло несколько яблонь. Этот год – яблочный, и два дерева были просто усыпаны яблоками. Маша приносила в школу, угощала всех. Подойти, сорвать? Я походила у забора, посмотрела на окна – светились все окна в доме, еще подождала и пошла прочь. Им там точно не до меня.

Ладно, попробую сходить к Серафиме. Я, правда, оказалась теперь на противоположном конце города, идти довольно долго, и я не знаю номера ее квартиры… Я решила все-таки пойти. Серафима всегда рассказывала, что из ее окон видна колокольня церкви, которая находится в нескольких километрах от города. Значит, ее квартира на одном из верхних этажей. Может быть, там вообще написаны фамилии на дверях, я видела в одном фильме, так бывает.

В витрине магазина на центральной улице я внимательно на себя посмотрела. Поглубже натянула шапку. Может, шапка какая-то не такая? Неприличная? Да вроде нет, белая шапка, на ней два зайчика… Или куртка слишком короткая? Я хотела другую, похожую на короткое пальтишко, у нас многие домашние девочки в таких ходят, а завхоз всучила мне эту – покрасивее. Но в ней холодно, и я в ней, наверно, похожа на кого-то, кого ненавидят все бабушки и женщины средних лет. Вон как напустились на меня в электричке, встали на сторону совершенно ужасного на вид парня, в татуировках, бритого, грязного. А не на мою. Почему? Что, значит, я на вид еще хуже, чем этот парень?! Или взгляд у меня какой-то не такой – голодный, настороженный? Сейчас я сама на себя из витрины именно так и смотрела.

Я зашла в ночной магазин и купила мягкую булочку. Съела ее прямо в магазине и купила еще одну. Булочка оказалась необыкновенно вкусной, я никогда таких не ела. Я не удержалась, купила еще и шоколадку, и пачку клубничного молока с трубочкой. Деньги летели только так – успевай рассчитываться. Наверно, это какой-то очень дорогой магазин. Пока я считала оставшиеся деньги, остановившись у двери магазина, ко мне подошли двое ребят и одним ловким движением выхватили у меня оставшиеся деньги.

– Цыц! – сказал один из них и для верности пнул меня коленом.

Второй добавил несколько слов матом и тоже пнул. Я не удержалась на ногах и села прямо на землю. Тогда один из них еще и ударил меня по голове. Я вскочила, попыталась отнять деньги, но сделала это зря. Получила такой удар по голове и животу, что долго потом лежала и не могла встать. Мимо проходила женщина, я слышала, как она досадливо сказала:

– Ну что же это такое! Что они нюхают! Ведь маленькая еще!

– Маленькая тварь! – спокойно подтвердил мужчина, который шел с ней. Только он сказал не такими словами, а матом.

Иногда я жалею, что пообещала Надежде Сергеевне не ругаться матом никогда. Если бы она была жива, я бы не стала сдерживать это обещание.

Я кое-как встала, отряхнула одежду. На булочку наступил один из парней, есть ее уже невозможно. Молоко я подобрала и сунула в карман. Рука, которую мне недавно вправил врач из больницы, была разодрана. Болела нога. Я попробовала пойти. Нормально! Ходить не мешает, просто сильно ударили. Я знаю правило – главное, себя не жалеть. Не знаю, откуда. Никто меня этому не учил. Но если начинаешь себя жалеть – по частям и в целом: «Ой, как у меня болит разодранная рука, как мне больно идти, как я хочу есть, какая я несчастная, как мне не повезло…», – то, во-первых, все еще сильнее начинает болеть, и заболевает то, что только что не болело, а во-вторых, жизнь тогда кажется невыносимой.

Когда я только приехала в детский дом, у нас одна старшая девочка – как я сейчас, на выпуске, – покончила с собой. До меня дошли тогда сильно преувеличенные и перевранные слухи, я была новенькая, со мной никто особенно не делился. Но когда я позже спрашивала у Надежды Сергеевны об этой девочке, она мне сказала коротко: «Она больше всех себя жалела. А жить ей было не труднее, чем остальным». Я удивилась тогда, как обычно добрая и всем сочувствующая Надежда Сергеевна без жалости, а даже с каким-то осуждением сказала о той девочке. Мне же ее было безумно жалко. Вот мы – бегаем, смеемся, деремся, надеемся, прячем конфеты, влюбляемся… А ее больше нет. Даже если живет где-то ее душа – мне это трудно понять, но я надеюсь, что это так, – а ее-то самой уже нет!

На улице я смыла водой из колонки грязь с раны на руке. Но рана оказалась рваная и очень неприятная на вид. Я знаю, что в отличие от собак, которые все раны зализывают, у людей бывает заражение крови, я всегда промываю нашим детям раны перекисью, когда они во дворе разбивают лбы и коленки. Мне фельдшер даже дала маленькую аптечку, в которой перекись, йод и фурацилин – его тоже можно разводить кипяченой водой и промывать раны.