Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская

– Не твое дело! – еще более рассердилась Леля.

Но после этого случая она перестала обращаться с разговорами к незнакомым людям.

В последнем городе мы нашли присланных за нами лошадей и поехали дальше на своих. Узнав об этом, я каждую минуту ждала, что мы сейчас приедем, сейчас увидим папу, которого я неясно помнила. Оказалось однако, что мы ехали и никак не могли доехать!.. Дорога шла зелеными полями, мимо хорошеньких дубовых рощ и хуторов, закрытых садиками. Вокруг так все было весело: летали бабочки, птички заливались, порхая в зелени, столько было цветов по дороге, что так бы и побежала я рвать их на полях и в рощах! А тут тащись в душной карете, переваливайся со стороны на сторону. Скука смертная!..

– Когда же город? – спросила я.

– Какой город? – отозвалась мне мама.

– Тот город, где живет папа, куда мы едем жить! – объясняла я.

– Там города нет. Мы будем жить в деревне.

– В деревне!? – удивилась я. – В чьей?

– Да ни в чьей. В государевой. Разве ты не помнишь, как мы прежде по деревням жили?.. Где папину батарею поставят, там и мы будем жить.

– Да!.. – вспомнила я. – Батарея – это солдаты?

– Солдаты, и офицеры, и пушки… Много солдат.

– Я уверена, – заговорила со мной Антония как всегда по-французски, – что ты в нетерпении увидеть папу?.. Не мешай маме, – прибавила она тихо, – говори со мной.

– Да, – нерешительно отвечала я. – Мне хочется его увидеть, только… я нехорошо помню!.. Он разве такой же рыжий как брат Лида?

– Отчего ты так думаешь? – засмеялась Антония.

– Оттого что, я помню, у него рыжие усы, и он всегда меня колол, когда целовал.

– Так ты только и помнишь, что его рыжие колючие усы?.. – смеясь сказала мама, ущипнув меня за щеку. – А помнишь, как ты в Гадиче учила танцевать свою старую няньку Орину?..

– Ах, да, няня Орина! – припомнила я. – И она тоже здесь, мама?

– Нет, детка, она осталась там, в своей деревне.

– Ах! Как жаль!.. Отчего она не здесь?

– Она не хочет к тебе ехать, – вмешался наш доктор, посмеиваясь, – говорит, что ты ее крепко щипала и била, когда учила танцевать. Боится, что ты опять ее в танцовщицы запишешь.

– Ах, перестаньте, пожалуйста, – сказала я с досадой.

Я терпеть не могла этого противного доктора! Это был тот самый, про которого няня Наста говорила, что «у него баки как у собаки»… К тому же он умудрился еще недавно разобидеть меня до слез, выбив щелчком шатавшийся у меня зуб, и вечно приставал, будто я задумываюсь «о небесных миндалях», – что меня очень сердило. А я в самом деле часто задумывалась, сама не зная о чем, так глубоко, что меня трудно было дозваться…

Мы давно уже поднимались в гору, часто останавливаясь, чтоб дать вздохнуть усталым лошадям; но как ни старался наш солдат-кучер, как ни махал вожжами и ни перевешивался с высоких козел, как ни свистал, ни кричал и ни суетился с кнутом в руках наш повар Аксентий, кончилось дело все-таки тем, что лошади стали.

– Говорил я, чтобы шестерку, так нет!.. Буде и четверки: пушки, говорят, возят!.. Вот те и пушки!.. – ворчал кучер.

– Что ж теперь делать? – тревожилась мама. – Нельзя ли мне пересесть в тарантас, чтобы скорее доехать?

Но доктор этого ни за что не позволил, говоря, что тряска очень вредна маме. Решили послать за подмогой верхом Аксентия, и хоть наш ленивый повар и отговаривался тем, что дороги не знает, но кучер его пристыдил:

– Ты, хлопец, пусти только лошадь: она сама тебя прямиком к батарейным конюшням вывезет!.. Тут рукой подать! Только что вот гора эта несподручна, – прибавил он, – а как выберемся, так и лагеря тут же.

Нечего делать! – Взлез Аксентий на спину лошади и поехал, высоко подпрыгивая, взмахивая локтями и своей серой развевавшейся шинелью, подпоясанной ремнем. Мы все смеялись, глядя ему вслед…

Кучер наш спокойно закурил коротенькую трубочку, а все мы, кроме мамы, лежавшей с закрытыми глазами, стараясь заснуть, вышли из кареты и разбрелись вокруг. Я с пряником в руках села недалеко, на меже, любуясь на множество жаворонков, суетившихся на полях. Они вылетали, шурша крылышками, из травы; взвивались как стрелы и исчезали в высоте, откуда слышались тысячи их серебристых песен. А то также прямо и быстро спускались на землю, мелькали задорными хохликами, переваливаясь в посевах, и снова исчезали, юркнув в траву.

– А ну-ка, сударь! Ну-ка, барышни! Садитесь. Лошади вздохнули: авось теперь лучше вывезут.

– А как же тарантас? Ведь из него лошадь выпряжена! – спросила Антония, которая сидела на большом камне у дороги, забавляя Лиду.

– Тарантас-то легкий! Его и пара увезет. Чем стоять да ждать, поедемте с Богом, пока что!

Мы уселись. И в самом деле, отдохнувшие лошадки подхватили дружно и, не дождавшись никакой подмоги, в полчаса вытянули нас на гору. Кучер наш говорил правду: сверху горы раскинулись пред нами поля и леса, а среди зелени ближайшей рощи на красивой поляне белелись палатки батареи. Все мы загляделись на красивую картину… Но что это?.. Кто это такие?

К нам навстречу в перегонку, запыхавшись, бежало несколько офицеров. Какой-то совсем молоденький опередил всех, смеясь, крича что-то товарищам; двое-трое других его догоняют… У всех такие веселые лица…

Мама оживилась, припав к окну, называя их по фамилиям.

– А вот, смотрите, дети! – вскричала она. – Вон и папа бежит! Видите?..

– Где? Где?.. – спрашиваю я.

– Я вижу папу! – весело кричит Леля, хлопая в ладоши.

– Да где же он? Который?.. – чуть не плачу я.

– Да как же ты не видишь? – смеясь указывает мне мама на отставшего дальше всех, высокого толстого господина. – Ишь переваливается!.. Запыхался! Верно давно по горам не бегал, – весело пошутила моя милая мама, здороваясь с прибежавшими навстречу ей знакомыми.

Карета остановилась; передовой офицер быстро отворил дверцы, и мы сами побежали навстречу папе.

Как весело провели мы этот чудесный вечер! Нам был приготовлен домик на хуторе, но мы остались пить чай в лагере. Все сбежались с приветствиями, с поздравлениями. Накрыли стол пред папиной палаткой; все снесли сюда все, кто чем богат: кто варенья, кто сухарей, кто молочник сливок или лимон. Музыке велели играть невдалеке… Все маму любили, все были рады ее возвращению, а уж про папу и говорить нечего!..

Он подложил свою шинель под ноги маме, чтоб она не простудилась, и все возился со своим новым сынишкой, подбрасывая его на воздух и любуясь, как он заливался веселым, звонким хохотом, знакомясь со своим папой. Мы с Лелей, пока Антония с мисс Джефферс хозяйничали у чайного стола, успели с Машей сбегать в рощицу и вернулись с букетами, которые положили перед мамой.