Симптом страха - Антон Евтушенко

— За встречу с роковыми женщинами! — переиначил Глеб и многозначительно посмотрел на Нэнси.

По дружное цоканье стекла фужеры опустели рубиновыми залпами.

— И всё-таки: ты не прав, — сказала Ира, глядя Глебу прямо в глаза.

— Ты про секс? — пошло ухмыльнулся он, выпрямив мальчишески стройную спину. — Согласен, в промискуитете роковых женщин — некоторых! — можно уличить.

— Пошляк, я не об этом, — отмахнулась девушка. — Я хочу сказать, что служители Сатаны никогда не считали себя «сверхчеловеками».

— Ау! — Он постучал пальцем у виска и тонкие губы его брезгливо сложились в мягкую насмешку. — Ты в курсе, что влияние на идеологию Третьего рейха в своё время оказал хорошо известный вам Кроули?

— Это было косвенно! — с жаром возразила Ира. — Очумелые варвары-нацисты не гнушались брать в оборот многие идеи Алистера, но это ничего не значит. Тем более готы здесь вообще не при делах! Нам просто нравится культ смерти.

— Мне есть, что сказать на этот счёт! Вспомни Умберто Эко, если читала, конечно, его эссе «Вечный фашизм». Он же там итальянским по белому перечисляет не то двенадцать, не то четырнадцать признаков фашизма, из которых эксплуатация трёх культов — эклектики, архаики и смерти — магистральная тема. Ну, нечем бить? Хендрик Мёбус вообще описывает идею фашизма, как гибрид элитарного соцдарвинизма и сатанинской воли к власти. Там, конечно, не без арийского язычества обходится, но всё же… А готы, конечно: вообще не при делах.

— А чего ж тогда пихаешь нам своего «Бурзума»? — вяло возразил Бомба, подначиваемый не столько темой, сколько задетой честью своей фемины. — Если одним миром мазаны? Чем он так отличен от «Сатирикона»26, который ты терпеть ненавидишь, а я торчу и сохну.

— Так я за искусство радею, — Глеб обиделся — или сделал вид. — Я за великие произведения! Прости, но твои Сатир и Фрост, два бухенвальдских крепыша — просто крезогоны по сравнению с «Бурзум». Я бы даже не сравнивал, не ставил в один ряд! Это всё равно что сравнить, ну я не знаю… «Майн кампф» и сказку про Красную шапочку. Гитлер создал бессмертный текст и очевидное явление искусства. Это факт!

— А сказки Перро тоже явление искусства! — заметил Бомба.

— Не надо только преувеличивать! Моралитэ там есть, бесспорно, для детей дошкольного возраста. Не более того!

— Ты можешь согласиться с выводами Гитлера? — неожиданно, с вызовом, встряла в беседу Нэнси, и Глеб принял этот вызов. Под тонкой синей кожей горла, как поршень, быстро заходил взад-вперёд кадык.

— Я могу согласиться с многими выводами Гитлера, это не меняет моего к нему отрицательного отношения.

Он рубанул ладонью воздух, как бы отсекая все возможные фигуры умолчания.

— Я читала книгу фюрера, — сказала Ира. Она достала зеркальце и заглянула в крошечный серебряный овал. Уложила на место взлохмаченные прядки, деликатно поправила макияж и с прищёлком захлопнула крышку, оставшись довольна. — По-моему его «Борьба» абсолютно политически адекватна современной России, так что я думаю в самое ближайшее время её запретят.

— И правильно сделают! — сказала Ленка.

— Неправильно сделают, — не поддержала подругу Нэнси, чем сильно удивила её. — Я согласна с Глебом. «Майн кампф» — это исторический документ, литературный памятник и явление искусства. Нельзя запрещать слово только потому, что им может пользоваться террорист или диктатор.

— А как быть с призывами к насилию и, вообще, с жестокостью в искусстве? Ведь любое произведение — кино, картина, книжка — должно быть образцом гармонии, оно должно учить добру, а не прививать жестокость отвратительными сценами.

Нэнси задумалась, заговорила — с усилием, словно гребя внутри себя против течения:

— Коль скоро в жизни присутствует насилие, то их не избежать в литературе. — Она ещё немного подумала. — Я не считаю, что в произведениях искусства жестокость воспитывают сцены насилия. Жестокость воспитывают, прежде всего, бескультурье и одобряемые примеры насилия в обществе.

— Разве в 30-х действия Гитлера не одобрялись германским обществом? — встал на сторону Ленки Стёпа.

— Мы говорим не про человека, а про книгу, — напомнила Ира. — В «Майн кампфе» нет призывов убивать. Есть ряд обвинений, доводов не в пользу евреев, но это всего лишь авторская точка зрения.

— Всего лишь авторская точка зрения? — присвистнул сквозь зубы Стёпа. — Напомню, этот автор развязал Вторую мировую и фактически устроил на территории Европы тотальный холокост.

— Мы говорим не про человека, а про книгу! — недовольно повторила Ира, огорчённая тем, что Стёпа оказался перебежчиком.

— Послушайте, — не выдержала Нэнси, — «Майн кампф» — это урок, который человечество, надеюсь, усвоило. А искусство… искусство — оно как раз служит предостережением. И раз уж вспомнили о Красной шапочке, то никто не будет спорить с тем, что сказка в её изначальном варианте — это как раз предупреждение о том, что маленьким девочкам не надо ходить по тёмному лесу с незнакомыми волками, а вовсе не обучающий материал по каннибализму и расчленёнке.

— Допустим, в изначальном варианте, — усмехнулся Глеб, — мораль была не в пользу Шапки. Волк её как-раз-то схарчевал. Это уже после Перро адаптировал историю для детских масс и сочинил оптимистичненький финал.

— Ничего себе оптимистичненький! — сказала Ленка, демонстративно упрятавшись за маску зверя. — Волку, значит, дровосеки брюхо вспороли, — она резка провела ребром ладони вдоль живота, показывая узнаваемый жест ритуала харакири, — распотрошили и посекли на мелкие куски. Это не хеппи-энд, это уже какой-то суд Линча получается.

— Там факты были налицо! — сказал Глеб. — Очевидно, бабка внутри — довод не в пользу Серого.

— И всё же, — Ленка стояла на своём. — Насколько оправдан такой финал? Как понять, в меру ли в тексте насилия, или эта мера превышена?

— Мы с этого начали, — напомнил Глеб. — Мера одна — величие произведения. Тексту, если это великий текст, всё дозволено и всё простительно.

— Это ты про «Шашечку» Шарля Шерро? — выговорил Бульба с заметным усилием, но без запинки.

— Нет, это я про «Папочку» Парля Перро! — перекривлял Глеб и, как борзый конь, жарко выдохнул воздух через раздутые ноздри.

— Про «Майн кампф» Гитлера он говорит! — гулко сказала Ленка, откинув с фенопластового лба сухие волосы. — Наверно, это потому, что в детстве вместо сказок Биглу читали о территориальной экспансии и расовых законах, а вовсе не о маленькой храброй девочке, бродившей по лесу с корзиной пирожков для бабушки.

— Хватит меня уже прокатывать, — разозлился Глеб. Его голос загустел сочной, ядовитой патокой. — Что я вам, дизель, долбать меня такими стёбами.

Шапку я так — для примера ввинтил, смысл в том, что Варг Викернес — годный музыкант, Адольф Гитлер — годный публицист. Точка. — Он поискал глазами поддержки Нэнси. — Я же в этом вопросе не одинок, верно?