Дорога в Аризону - Игорь Чебыкин

Такие женщины и губят мужчин, если позволишь им завладеть тобой полностью, со всеми потрохами, если подчинишь им всю свою волю и разум. Поэтому запомни, мой славный паж: никогда не подчиняйся женщине всецело, будь ее рыцарем, но не рабом, не соблазняйся сладкозвучным пением сирен пышногрудых, если не хочешь умереть раньше срока в страшных мучениях, бреду и белой горячке".

Генрих Романович помолчал, смахнул проступившую на носу влагу и продолжил: "Есть еще, конечно, буржуйские напитки — виски, ром, джин. И женщины там у них такие же, как этот суррогат. Вроде смотришь — все при ней: и спереди, и сзади, и объем, и градус. Но не забирает тебя — и все тут, не манит, с ума не сводит. Градус-то там есть, а душевности нету, родного чего-то не хватает. Вообще, не умеют они там на Западе, между нами говоря, пить, не прониклись они этим процессом, не открылась им истина воссиявшая. Не вкладывают они душу ни в приготовление напитка, ни, что еще более ошибочно, в его распитие. Вот как, например, русский человек стопочку опрокидывает? Выдохнул, как "Аминь" сказал, главу свою воздел и, устремивши глаза в небо, выпил все до дна. Потому как это для русского человека ритуал, сакральная процедура. А они на Западе как пьют? Бокал с вином в руках вертят да нюхают. Тьфу!.. Опять же, выпивать русские люди предпочитают втроем, потому как Святая Троица и все такое прочее… А у буржуев завалиться в бар и одному, как скоту, лакать свой виски считается деянием вполне допустимым!.. Бывал, бывал я в этих заграницах, немало с театром на гастролях по свету поколесил. Пивал и зелье их заморское, и женщин их познал немало. В Париже, помню, влюбилась в меня одна мадам, Мариам звали — прямо тряслась вся, когда меня видела! Сама красавица — ресницы, что опахала египетские, грудка рубенсовская, талия, как у часов песочных, бедра — тополя пирамидальные, а не бедра. Вдобавок еще и миллионерша: собственные магазины нижнего белья по всему Парижу имела. Каждый вечер после спектакля она меня на белом лимузине к себе домой увозила. А дом у нее — прямо как Зимний дворец, комнат больше, чем кресел в этом зале. Слуг полно — негры, азиаты!.. А в золотой клетке леопард сидит в алмазном ошейнике.

Начальники театральные и гэбисты, что к нам приставлены были, против моих визитов к Мариам этой не возражали. Потому что им из советского посольства позвонили и приказали не возражать: у мадам, как выяснилось, папаша был знатной шишкой в торговом министерстве, и наши рассчитывали, что дочка, мной ублаженная, на папу повлияет, как нашим надобно. Но мы-то с ней ничего этого не знали, нам на все наплевать было, только упивались друг другом все ночи напролет. Мда, упивались… В бассейне — у нее в доме римский бассейн был — плескались, и она меня вином из уст в уста поила. Вековой выдержки вино: его на аукционе готовы были за сто тысяч франков купить! А она меня им поила. И все умоляла остаться с ней, во Франции, то есть, просто в ногах у меня валялась. Все, говорила, тебе отдам, все свои магазины, только не уезжай! Тут-то во мне гордыня и взыграла. Э-э, нет, говорю, мадам Мариам, русского актера трусами не купишь! Генрих Пуповицкий, говорю, Родину и сцену на трусы не меняет! Ты что же, говорю, Марьяшка, думаешь, что я в жизни своей такого количества женской сбруи не видел, как в твоих магазинах? Да я этих ваших причиндалов дамских столько перевидал — в тыщу раз больше, чем во всей Франции отыскать можно, не то, что в салонах твоих. И на женщинах видел, и отдельно от них. Ради меня женщины — натуральные богини, прошу заметить — готовы были последнее с себя снять и к ногам моим бросить. Так что, не надо меня так дешево ценить, говорю, я себе цену знаю. Не по зубам тебе такой орех, как Генрих Пуповицкий. В бассейне поплескаться — это можно, винца пригубить, приласкать друг друга. Да только не люблю я тебя, уж не обессудь. Так что, прости, говорю, Марьяшка, и адье! И уехал. А она потом, говорили, от горя зачахла и разорилась совсем. Хотела даже в Сену броситься, но ее вовремя перехватили и в психиатрическую лечебницу отправили. Там она сидела в палате и целыми днями на стене одно только слово писала — "Генрих".

Пуповицкий снова умолк. Толик подождал немного. Ни звука. "А мне-то что делать?", — осторожно спросил Тэтэ, перед глазами которого в продолжение монолога рисовались какие-то магазинные полки, на которых рядами, словно бутылки, стояли женщины в одних трусах, но — с ценниками. "В каком смысле?", — осоловело глянул на него Генрих Романович. "Ну, мне в моей ситуации что делать?". — "А-а… Чтобы завоевать женщину, ее нужно поразить, совершить что-нибудь отчаянное и красивое, пусть даже лишенное смысла. И не бойся сделать глупость. Не думай об этом. Достойная женщина правильно оценит глупость, которую ради нее совершил мужчина. Оценит, поймет и не устоит. Поверь мне".

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге возникла фигура замдиректора клуба. "Генрих Романович, а что вы здесь делаете? — недовольно вопросила она. — Вы на часы смотрели? Я вас уже давно жду". "Иду, иду, моя Минерва! — подпрыгнул и засуетился Пуповицкий. — Мы вот с Толей роль разбирали. Ну, все, Толя, до свидания! Во вторник на репетицию не опаздывай!".

Глава 14

"Отчаянное и красивое" — с момента разговора со служителем Минервы слова эти стучали в висках у Тэтэ, словно барабан, аккомпанирующий литаврам, являлись ему во сне, вычерчивались сами собой мелом на доске во время уроков. "И не бойся сделать глупость", — вползал в уши чей-то неведомый вкрадчивый шепот, волнуя и ободряя тоскующего влюбленного. И он придумал, наконец, какую глупость ему сделать. После нескольких дней напряженных размышлений и поисков отчаянно-красивого решения любовной проблемы Толика посетила идея — безумная, обворожительная до неприличия, немного пьяная и невыносимо глупая. Нет на свете такой глупости, которую ни сделал бы влюбленный 15-летний мальчишка, желающий привлечь внимание своей капризной пассии. Но замысел Толика тысячекратно превосходил все совершенные до него на Земле глупости. В сравнении с его замыслом параноидальные бредни клинических идиотов, антисоветские пасквили западных борзописцев и ответы двоечника Пыхина у доски выглядели глубокими и умными заявлениями. Толик задумал обесчестить Тамару Кирилловну, учительницу русского языка и литературы, царицу Тамару, прямо в