Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

Из показаний на следствии и суде – в том числе самого Александра Ульянова – известно, что именно в начале февраля он и изготовил две бомбы (третья была сделана позже и уже другими участниками), занимаясь этим на квартире Новорусского в Парголове – столичном пригороде[165].

Этот последний, задерживаясь в Питере, нередко ночевал в квартире у Поссе. Как-то, все в том же феврале, Новорусский «вдруг спросил меня:

– Как вы думаете, сдвинется ли страна с реакционной мертвой точки, если удастся убить Александра III?

Я ответил, что мало верю в спасительность террора, который, по-моему, обходится слишком дорого, уничтожая наиболее энергичных, наиболее искренних революционеров, так необходимых для пропаганды и агитации среди рабочих и крестьян.

– Можно обойтись и без жертв, если действовать умно и осторожно, – заметил Новорусский, – или, во всяком случае, свести эти жертвы к минимуму.

– Смотрите, не ошибитесь, Михаил Васильевич, – сказал я, догадываясь, что Новорусский вошел в террористическую организацию.

– Может быть, вы и правы, но будем надеяться: бог не выдаст, свинья не съест»[166].

Был знаком Поссе и с подругой Новорусского: «его гражданская жена, или, как ее почему-то называли, невеста, Лидия Ивановна Ананьина. Это была еще совсем юная женщина, лет восемнадцати, не больше»[167]. С нею у Поссе произошел такой эпизод: «В конце февраля, часов в двенадцать ночи, кто-то тревожно позвонил в нашу квартиру. Вбежала взволнованная Лидия Ивановна Ананьина и сразу, не здороваясь, стала нервно просить меня немедленно отправиться в квартиру Ульянова и узнать, все ли там благополучно?

– Но в чем дело? – спросил я.

– Ничего сказать не могу вам, но идите, идите скорее! Только смотрите, берегитесь засады!

Ульянов жил недалеко от меня /.../»[168]

Опустим подробности того, как Поссе решал непростую задачу: избежать засады и убедиться в невредимости Ульянова: «я /.../ убедился, что тревога Лидии Ивановны была напрасной.

Но в душу мою с тех пор закралось тяжелое предчувствие надвигающейся большой и грозной беды»[169].

Все это никак не похоже на атмосферу беззаботности в организации, вовсе оставленной вниманием вездесущей полиции – и о коллективной мании преследования в ее рядах также не может быть речи.

Следовательно, полицейская версия происшедшего далека от искренности. Что же пыталась скрыть полиция от публики и от высочайшего начальства после 1 марта 1887 года?

Потрясена происшедшим была и вся Россия, и резонно, что мало кто мог поверить, что все это дело состряпано исключительно несколькими судентами-недоучками.

Разбирательство всякого преступления должно начинаться с вопроса: кому оно выгодно – и за этим дело не стало: «Неужели и на этот раз не задаются вопросом, чья голова направляла руки злодеев? Кажется, что на этот раз на воре шапка горит. Зачем всегда искать причину в безумии, когда действие вполне объясняется деятельностью ума, хотя отчасти уже помраченного властолюбием. Нигилисты или им подобные всегда были и будут как отребья человеческих обществ. Но почему же после долгого бездействия они начали действовать именно теперь? /.../

Кому необходимо, и именно теперь, произвести переворот в России или хоть воскресить призрак, исчезнувший после коронации, России бессильной, подкопанной заговорами, распадающейся? Представить одним, что на Россию надежда плоха, а иным, что России бояться нечего? Действительно, день 1 марта 1881 года, казалось, завершал Бисмарково столпотворение. Россия /.../ могла мечтать лишь о врачевании собственных ран и недугов. Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России, неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди и в этом не сомневаются, /.../ но дело было сделано. Вскоре чудо коронации показало всему свету мощь и жизненность России. Тогда все было испробовано, чтобы приманить или опутать Россию: /.../ травили Болгарию и Болгариею /.../, но, слава Богу, благодаря мудрости, мужеству и терпению государя все было безуспешно /.../.

Россия и Франция не подчиняются воле Бисмарка, он не может безнаказанно раздавить Францию. Он чует, что его столпотворению, созданному столькими неправдами, грозит опасность. Его гнетет мысль, что он стар, что вот-вот наступит минута возмездия за все зло, им содеянное. Ужели после стольких человеческих жертв, принесенных им же обновленному идолу Германии, после всех преступлений, им совершенных против врагов или просто людей, ему неудобных, – ужели он остановится перед новым злодеянием?»[170], – это из письма князя Николая Петровича Мещерского, бывшего попечителя московского учебного округа, к обер-прокурору Синода К.П.Победоносцеву от 10 марта 1887 года.

Ссылка на генерала М.Д.Скобелева объясняется тем, что весной 1882 года, находясь во Франции, этот прославленный герой покорения Средней Азии и Балканской кампании, позволил себе публичные выступления против Германии и за немедленный союз Франции с Россией; это имело огромный резонанс, а Скобелев, для пресечения дальнейшего скандала, был немедленно отозван в Россию; вскоре, в июне 1882 года, он неожиданно умер в Москве при странных обстоятельствах (на 39 году жизни).

Имеется множество версий его смерти, окончательно не опровергнутых и не подтвержденных[171]. Скобелев, кроме прочего, пытался наладить в Париже контакты с народовольцами[172], а одна из версий предполагает, что Скобелев якобы возглавлял заговор, который должен был свергнуть Александра III во время коронации в мае 1883 года, чтобы решительно изменить внешнюю политику России[173]. Следовательно, в смерти Скобелева могли быть заинтересованы влиятельные российские иерархи, включая самого Александра III.

Сразу же в 1882 году – отнюдь не только Н.П.Мещерским! – выдвигалась и конкурирующая версия о Бисмарке[174], как «заказчике» возможного убийства «Белого генерала»[175]. Заметим, что это версии вовсе не взаимоисключающие, а Скобелев сумел наступить на пятку стольким влиятельным лицам, что могла создаться подлинная конкуренция за его устранение, а может быть – и сотрудничество при этом.