Анатомия Луны - Светлана Кузнецова

Мы не очень-то любили людей – всех вас, сидящих за столиками кафе и просматривающих новостные ленты в сети, лайкающих какую-то хрень и проводящих жизнь там, где жизни нет. Видео с котиками, селфи на белом песке средиземноморского пляжа, каждый вечер просмотр и выкладывание фото и впечатлений дня, а потом вы подсчитываете лайки. Вы лечитесь от стресса цветотерапией – акварельные пятна, водянистые мазки… Медитация, фитнес, бег по утрам, дыши ровно, дружок, никакого стресса. Да вы хоть видели себя? Смотрели на себя хоть раз по-настоящему? Остановитесь, когда будете проходить мимо стеклянной витрины. Гляньте на свое отражение среди случайных уличных бликов, торопливой толпы, автомобильных фар, огоньков рекламы. Вы видите? Нет, вы ни хрена не видите… Вы роботы – уже не люди.

Да очнись же ты, сотри эту нелепую улыбку, выйди из сети. Оторвись от своего мудацкого гаджета. Ты завтра сдохнешь. Так понятнее? От чего ты бежишь в своих офигенно дорогих кроссовках по утрам? Я тебе скажу, но ведь ты не поверишь… Твое тело, выбрасывающее в кровь кортизол, а потом эндорфин, в отличие от тебя, все еще помнит: жизнь – боль, и малая доза эндорфинов – твое единственное счастье. Эволюция – это мутация, что корежит твои гены. Осторожней, дружок, скоро ты изменишься до неузнаваемости и уже не сможешь выжить в самом великом и жесточайшем из миров – в обычной земной реальности. Тебя с самого детства обманывали. Ты ничего не значишь для этого мира. Ты – мусор. Не заблуждайся насчет себя. Тебе лишь кажется, что ты прекраснодушен и толерантен. Ты все тот же – жестокий, тупой, завистливый, ублюдочный мусор, животное гомо сапиенс. И если завтра по всем информационным каналам объявят, что с Земли нужно валить, что совсем скоро она превратится в обугленный шарик, засыпанный черным пеплом, ты свалить не сможешь. В космический корабль, что отправится к другим берегам, сядет лишь один процент землян – те, у кого восемьдесят процентов всех денег этой планеты. Тебе в космическом корабле места нет. Ты с остальными девяносто девятью процентами останешься подыхать на этой Земле. Усталый господь не выйдет из темного угла, не взмахнет равнодушной рукой. Ты так и сдохнешь, ненужный, непрощенный. Так от чего же ты бежишь в своих офигенно дорогих кроссовках, жалкое ты, кашляющее от простуды, замерзающее под промозглой моросью, брошенное на этой ветреной планете двуногое?.. Хочешь, пойдем с нами, бедняга? Давай вместе искать потерянный ключ от заветной божьей кладовки, давай узнаем, ради чего все это, давай попробуем увидеть отблеск иного, лучшего мира.... Но ведь ты не пойдешь, ты опять будешь лайкать, лайкать, лайкать, лайкать…

Говорят, мозг современного человека по сравнению с древним кроманьонцем потерял в объеме двадцать процентов. Еще бы… Раньше у человечества мозг распухал от забот о пище насущной, безопасном ночлеге, изготовлении костяных наконечников, все знания о суровом мире умещались в одной черепушке, записать их было негде и нечем, а забудешь хотя бы мелочь – какой корешок ядовит, а какой питателен, – смерть. Ну а теперь кому нужны костяные наконечники? Нужен только контент, и желательно развлекательный. Люди живут, как пчелы, коллективным нусом. К чему в полисе-улье отдельной особи мозги?

На этой Земле – миллиарды людей, и всем им нет никакого применения. Они забыли, как хрустит на зубах свежая, выращенная на грядке морковь. Они живут в мире, где производство роботизировано, а пища генерируется в буквальном смысле из молекул почвы, в состав которой, как известно, входят углеводы, флавоноиды, липиды, лигнин, смолы и гумусовые кислоты – все честно сформировано природой из биологических остатков. Они зарабатывают криптовалюту в играх-симулякрах. Чтобы все эти люди не поняли своей абсолютной ненужности в этом мире и не устроили революционный самозахват власти (теперь неизвестно – чьей), всех их сделали пользователями. Планета – полис пользователей. Пользователь – это норма. Пользователь умных программ, микроволновок и такси, сервисов доставки товаров. Убогая настоящая реальность и человеческая боль остались лишь на свалках и в гнойных гетто для подонков – в темных пятнах земли.

Так что свалка, где курились дымки костров и кричали чайки, была местом нашей свободы. На хрен нам ваш космический корабль? Мы – тролль и банши, укрывшиеся за ржавой сточной трубой. Мы рисуем мертвых птиц и пытаемся оживить их магическими заклинаниями. Все, что нам нужно, – именно эта свалка и именно на этой планете.

Напиши себе на лбу: я ничего не значащее дерьмо, моя жизнь не стоит ничего. Теперь готов сдохнуть?

* * *

Всю зиму, до самой весны, можно лежать на матрасе, слушать, как мышью шуршит в углу Гробин – разводит краску, двигает мольберт, протирает кисти, – смотреть на бледную луну в бесконечных утренних сумерках и представлять бога крылатым насекомым, глазастой цикадой.

Но в мои зимние планы вмешивается оттепель. Здесь самый изменчивый, самый предательский климат на свете. Дует пронизывающий декабрьский ветер. Шумно вздыхают вентиляционные шахты. Гремит что-то на крыше.

Квартал полон костров и мокрой мрази, что льется сверху, хлюпает под ногами, темнеет потеками на стенах зданий. В сквере Фукса с кривых ветвей срываются вороны, наполняя граем сырой воздух. На Литейщиков с крыши сходит внезапная лавина, рыхлой горой снега и льда запечатывает дверь кофейни. Местные с пончиками и со стаканчиками кофе заперты в полусумраке цокольного этажа, как гномы в подземелье. Заперты семью ледяными печатями. Ждут кого-то, кто придет им на помощь с совковыми лопатами, ведь изнутри дверь не открыть, нетерпеливые уже пробовали. Мирные обитатели квартала 20/20, грязь под ногами ублюдков, покупают еще кофе и погружаются в свои мысли. У хозяйки кофейни сегодня праздник.

А у меня беда. Я просыпаюсь одна в пустой квартире с негреющей батареей. Куда умотал Гробин с утра пораньше? Вот таким вот образом, без всякого предупреждения, он уматывает постоянно. Но в этот раз все иначе – этюдник валяется в углу, он его не взял. Он пошел убивать Африканца? Или топиться в проруби? Я надеваю ботинки, накидываю пальто и выбегаю в промозглую слякоть зимних переулков.

Я ищу его в чайхане и на Литейщиков, в сквере Фукса и даже на Тарповке, в Латинском районе, где бродят стаи поляков и галичан в бекешах на собачьем меху, с черно-белыми татуировками на лицах. Пристаю к бомжам и старикам из булочной. Никто не видел сумасшедшую флибустьерскую бороду Гробина.

За эти два месяца, что мы с ним живем вместе, он написал двадцать холстов и сделал полсотни рисунков. Неудивительно, что мы голодаем – все, как в прорву, уходит в его исключительно плодотворную одержимость. Чаще всего он рисует меня и Канаткин мост. А значит, является в мою рыжую голову шальная мысль, мне нужно к мосту, на пирсы.

У ветреных пирсов, недалеко от моста, вмерзли в лед никому не нужные, гниющие тут вельботы. На моле – серый речной склад. Наверное, моряки испокон веку складывали сюда отслужившие свое ржавые якоря и швартовочные канаты. А вот и бар абхаза. Рядом полыхает в мусорном баке костер, и кучка низкорослых индусов греют озябшие на ветру руки – все закутаны, как старухи, в платки крест-накрест поверх тулупов.