Город Солнца. Глаза смерти - Евгений Рудашевский

– Очаровал? – недоверчиво спросила Аня, впервые услышав эту историю.

– Ну да. Вовремя процитировал Чехова.

– Это как?

– А вот так. У Солдатовой бзик насчёт отечественной литературы. И она, знаешь, любит что-нибудь сама процитировать и спросить, откуда это. Причём тут вообще не сразу поймёшь, что это именно цитата. И если ответишь неправильно, потом будешь до конца семестра получать по голове.

– И?

– Ну и когда Макс пропустил два занятия, Солдатова на семинаре первым делом пошла к нему. Мы сидим на последнем ряду. Так она протопала через всю аудиторию. Подняла его и с ходу спросила: «Отчего вы всегда ходите в чёрном?» Понимаешь?

– Нет…

– Вот и я не понял. А ведь он тогда в самом деле был весь в чёрном. Так вот, Макс ей ответил: «Это траур по моей жизни». И всё! Она в него влюбилась. Точно тебе говорю. То есть она и сейчас к нему лезет, но не так, как к другим. И совсем не бесится, когда он отвечает ей со своим прищуром. А нужно-то было всего лишь Чехова процитировать.

На Диму любовь Солдатовой не распространялась, так что сейчас, в машине, брат продолжал изливать на неё своё недовольство. Порой делал это довольно грубо, словно вставил фотографию преподавателя во вкладыш на резиновой груше и теперь с наслаждением лупит по нему кулаками.

Макс сидел сзади. Молча слушал. Он, кажется, давно привык к Диминой болтовне. Не поддерживал его, но и не пытался усмирить.

Пятничные дороги были перегружены, и Аня, доверившись навигатору, поехала в объезд, по Волгоградскому проспекту.

– Мы не обязаны что-то знать! – Дима теперь говорил так, словно проповедовал перед аудиторией всех студентов, когда-либо оскорблённых Солдатовой. – Читайте что хотите! Культурное море открыто, можно выплывать за буйки. А чему нас в итоге учат? И в школе, и в университете воспитывают одно – страх показать незнание. Из-за него мы потом вообще отказываемся плавать. Чушь! Ведь Солдатова на каждой паре, – понимаешь, на каждой! – непременно закатывает свои глазища и причитает: «Как?! Вы не читали „Молох“?! Не читали „Накануне“?! Не знаете, кто такой Кюхельбекер, – даже чудесного Кюхлю не знаете? И про „Вехи“ не слышали? О чём тогда с вами говорить? Какие из вас после этого журналисты?»

Невыносимо! – продолжал он. – С высоты своих профессорских шестидесяти лет она каждый семинар закидывает нас презрением, а потом снисходительно ставит тройки на экзамене, мол, чего с вами возиться, всё равно толку не будет. Понимаешь?

Аня поглядывала на брата, не уверенная, к кому именно он обращается с этими вопросами.

– По сути, она обучает нас нашей ничтожности, а потом её же и спрашивает на экзамене – на очередной вопрос про какого-нибудь великого бог знает кого нужно только опустить взгляд и унизиться. Как так можно?! А ты в свои восемнадцать читала Лакоффа? Читала Моуэта или, скажем, Фромма? А про Чбоски ты знаешь? Мне вот Ефремов с его Ойкуменой милее всех твоих Кюхлей вместе взятых. Так зачем меня унижать за то, что у меня свои интересы? А «Накануне» для меня – скучная банальщина! А статью о партийной литературе я ненавижу больше любого геморроя!

Дальше Дима в самом деле начал проповедовать. Аню такая порывистость только веселила. В этом Дима совсем не изменился. Разве что стал ещё более упрямым, напористым.

– Почувствуйте свободу! Будьте профессионалами в своей области и не стесняйтесь своих интересов! Избавьтесь от комплекса «Где это видано!». Скажите честно, не краснея: «Я не читал „Евгения Онегина“ и не хочу. „Героя нашего времени“ знаю в кратком изложении. И да, я не хожу в Малый театр, меня раздражают эти кривляния на сцене!» Хватит Зиненок с их Бетами, которых, как боевого слона, выдвигают вперёд, когда нужно решить, кто выше: Пушкин или Лермонтов!

Сейчас Дима у Ани ассоциировался с одним лозунгом: «Долой!». Она бы хотела вступиться за «Евгения Онегина», но решила, что лучше промолчать.

– Согласен? – Дима резко повернулся, чтобы посмотреть на сидевшего сзади Максима.

Макс ответил не сразу. Какое-то время ехали молча.

– По-моему, пустой протест против формальностей так же глуп, как и сами формальности.

– Это кто? – заинтересовалась Аня.

– Что? – не понял Дима.

– Спрашиваю, чьи слова.

– Почему эти слова обязательно должны быть чьими-то? Думаешь, Макс сам не может так сказать?

– Стоун, – спокойно ответил Максим. – Это «Страсти ума» Стоуна.

Аня показала Диме язык. Тот в ответ покривился; не сдержавшись, рассмеялся, но тут же возмутился:

– Я ведь серьёзно!

– И я. – Аня опять показала брату язык.

– Ну́ тебя, – Дима щёлкнул пальцами по манговой ёлочке ароматизатора.

– В любом случае, – продолжал Максим, – тут два варианта. Делай всё, чтобы изменить правила игры, или играй по этим правилам и не возмущайся. Хочешь получить диплом – читай одобренную Министерством образования программу, сдавай зачёты, пиши курсовые.

– Или вообще выходи из игры. И живи без диплома, – кивнула Аня.

– Главное, не критикуй то, что не можешь изменить.

– Как-то ты это сложно сформулировал, – Дима опять щёлкнул по ароматизатору.

– Сложно?

– Ну, не могу понять, это звучит трусливо или мудро.

– Мудрость часто кажется трусостью. Особенно обывателям.

– Вот! Опять. Это ты сейчас меня назвал обывателем или себя – мудрецом?

– Это я процитировал Солдатову.

– Понятно.

Теперь уже рассмеялись все трое.

Дима, выговорившись, наконец расслабился. Аня понимала, что однажды он вернётся к разговору об Испании, и надеялась к следующему разу придумать что-нибудь вразумительное.

– Ладно. – Когда они, пробившись через очередную пробку, выехали на Любли́нскую улицу, Дима повернулся к Максиму. – А теперь скажи, зачем мы едем к Шульге.

– Передать академическую справку.

– Ну да, конечно. Ты просто так согласился поработать курьером деканата. Хочешь, чтобы я поверил? Расскажи это кому-нибудь другому.

Аня с любопытством посмотрела в зеркало заднего вида. Максим сидел почти посередине, на небольшом возвышении между сидениями. Он всегда выбирал какие-то не самые удобные позиции: на подоконнике, на подлокотнике, на ограждении. Странная привычка.

– Хочу кое-что выяснить.

– И это… – протянул Дима.

– Если выясню, расскажу.

– Ну уж нет, – Аня заметила, как приуныл брат, и решила ему помочь. – Ты едешь в нашей машине. – Она нарочно сказала «нашей». – И должен с нами поделиться. Разве это не честно?

Аня перехватила напряжённый взгляд Максима. Испугалась, что выбрала неправильный тон. Ему ничто не мешало ответить грубо. Например, сказать, что он готов сейчас же выйти и добираться самостоятельно. Но Макс ничего подобного не сказал.