Инфанта (Анна Ягеллонка) - Юзеф Игнаций Крашевский

– Не вспоминал что о принцессе?

– Конечно, – отпарировал Горницкий. – Её судьба его очень интересует, имеет великое беспокойство о ней.

Референдарий замолчал.

– Оба доктора, – добавил он после приостановки, – никакой уже надежды не делают. Завтра король на смерть распоряжаться будет.

– Тем более я должен спешить в Тыкоцын, – заметил староста, – чтобы последнюю его волю исполнить и хоть малое привезти утешение.

Он вытер слёзы, они подали друг другу руки.

Уже была ночь, когда Горницкий оказался на дворе королевской усадьбы, который, хотя был тихим, тем не менее его наполняло множество людей.

Зная всех, староста мог, несмотря на темноту, распознать тех, что здесь суетились.

Крайчий и подчаший с Конарским, которому король всё доверял и отдавал ключ от денег, стояли при грузившихся возах. Было видно, что спешили, дабы с разделом ожидаемую уже смерть короля предупредить.

Запрягались кони, шептались люди; из сараев выносили сундуки и разные грузы.

Якоб, королевский чашник, известный своей жадностью и бесстыдством, также крутился около иных карет, с придворными: Платом, Конлфилским и Казановским.

Некоторые из них, казалось, вовсе старосту не замечают, другие смешались, видя его, медленно проходящего двор и рассматривающего то, что тут делалось.

Легко узнаваемая по своей полноте и дерзкой фигуре Сюзанна Орловская, одна из бывших любовниц короля, которая была сознательно в Книшине, ходила также, смотря за вещами, которые в суматохе этой ночи отправляли в свет, только бы из Книшина, боясь следующего дня, так как епископ Красинский, маршалек Радзивилл и референдарий Чарнковский могли задержать добычу.

Смущённый видом Горницкого, крайчий приблизился к нему, здороваясь.

– Я в неприятном положении, – сказал он, – король выдал приказы, чтобы некоторые вещи и раздаренные деньги выслать сейчас из Книшина. Я должен исполнить поручение, а кто знает, какая на меня позднее упасть может клевета. Никто не знает, что я тут ничем не распоряжаюсь, ничем.

– Да, – промолвил Горницкий, стараясь показаться равнодушным, хотя в нём бурлила кровь, потому что был быстрый и к возбуждению склонный, – хорошо было бы, пане крайчий, кроме подчашего, иметь другие свидетельства воли короля, потому что действительно легко предвидеть, что о растаскивании имущества люди позже вспомнят.

– Все знают, – ответил крайчий гордо, – что тут делается, свидетелей достаточно есть.

– То плохо, что те же свидетели будут обвинёнными, – начал Горницкий, – стало быть, их свидетельства не много пробудят веры.

Староста, спеша, хотел уже удалиться, и отошёл от Мнишка, когда с крыльца увидел догоняющего и дающего знаки референдария Чарнковского, который, взяв его под руку, не посмотревши даже на крайчего, стоящего на дороге, отвёл за ворота.

– Вы видели, что делается! – воскликнул он, ломая руки. – Когда король закроет глаза, не будет, что дать ему в гроб. Сегодняшней ночью разграбят остатки. Я знаю, что Конарский все деньги, что были, разослал во все стороны, так что из денег, заимствованных у гданьских купцов, гроша, по видимому, не осталось. Гижанка с Орловской и иными грабителями позабирали драгоценности, даже одного из многочисленных перстней и цепочек не осталось. Что было ткани, шкарлата, шёлка, меха – исчезло всё. Пустота, куда не глянь.

До утра, благодаря таким, как чашник Якоб, Княжник, Пуговский, который сегодня ещё себе привилей на Броновице приказал запечатать, не говорю о других и о вышестоящих, до утра не станет у нас ни одной серебряной миски.

– Я видел это, – отозвался староста, – но помочь не могу, ежели вы не сумеете, ежели ксендз-епископ Красинский, маршалек Радзивилл не в силах этому противостоять. Крайчий и подчаший ещё достаточно имеют обхождения и милости, чтобы нам всем уста позакрывали.

– И достаточно беззастенчивы, чтобы даже смерть их не воздержала от добычи! – прервал отчаявшийся Чарнковский.

– Счастьем, – добавил Горницкий, – король словно предвидел это ограбление, что имел более драгоценного и что хотел сохранить, выслал в Тыкоцын, где под хорошей стражей ротмистра Белинского никто не прикоснётся к скарбу. Король мне определённо поручил, дабы я повторил ротмистру никому не выдавать тыкоцынских вещей, за исключением принцессы Анны.

Чарнковский поднял вверх руку.

– Дай только Боже, – добавил он, – чтобы литовские и коронные паны силой не захватили что принадлежит ей по праву…

На следующий день, когда Горницкий вернулся с желаемыми изображениями, застал все окна открытыми, свечи, горящие около одра, а на нём тело последнего из Ягелонов, которому в гроб должны были положить кольца.

* * *

Ожидаемой, предвиденной была кончина короля, люди заранее готовились к размышлению о его преемнике, а каждый, быть может, больше выбирал его для себя, чем для Польши; говорили о близкой смерти и, однако, когда из Книшина жалобная весть: Король умер! разошлась по стране и во всех костёлах ударили в колокола, когда гонцы разбежались по всему королевству и Литве, извещая, что они не имели пана, неизмеримых страх охватил всех.

Сделались безоружными, отданными на добычу произвола дерзких и сильнейших – никто в жизни и имуществе не был уверен.

Не было короля, стало быть, не было судов и справедливости – отсутствовала всякая власть, текущая от трона.

Поначалу даже не знали, кому заменить, временно имело место доверительное превосходство, кто имел право приказывать, кого надлежало слушать.

Никогда на человеческой памяти, даже во времена войн и нападений, такая всеобщая тревога не охватывала всех; страна стояла открытой, безоружной, на милость неприятеля, а внутри – на самоволии заговорщиков и влиятельнейших.

Как если бы вторглись татары или Москва, укрепляли замки, приводили в порядок в усадьбах оружие, костёлы прятали свои драгоценности, по ночам ставили стражей.

Через несколько дней сосед начал бегать к своим ближайшим.

– Посоветуй мне! Что предпринять? Давайте съедемся. Никто о нас не думает.

Но кто должен был созывать съезд? Где нужно было собираться?

Кучки начали сбегать в городки, шумели, выкрикивали, качали головой, отчаивались.

Более смелые пробирались в гроды, в поветы. Каждая земля начала созываться отдельно.

Страна, что на протяжении долгих веков представляла собой единое целое, осиротением снова разбилась на кучки.

Малополяне совещались о себе, Великопольша у себя, Литва также закрылась в доме, Русь в границах, Мазовия в своих лесах.

Страх гнал и диктовал первые средства для обеспечения внутреннего мира и избежания смуты. С великой горячностью принимали драконовские законы против тех, которые решились бы воспользоваться бескоролевьем. Хотели за самые малые проступки карать смертью.

С недоверием поглядывали на сенаторов.

Там, наверху, известие о смерти короля, быть может, произвело наименьшее впечатление, только то, что горело под золой, начало гореть явно.

Сверху отзывались голоса, что скоро надлежит выбирать пана.

Этого пана каждый имел готового в запасе, но кто,