Базилика - Уильям Монтальбано

Я мысленно собирал эту головоломку, но раздался телефонный звонок, и Тилли ураганом ворвалась в мою жизнь. Не в первый раз, Господь свидетель, и не в последний.

— Крестоносица Райт целой и невредимой вернулась из языческих земель и милостиво взирает на твое печальное лицо, брат Пол.

— Тилли! Когда ты приехала? С возвращением.

— Заходи, полюбуешься на мой потрясающий новый плед, и мы чего-нибудь выпьем. Это приказ.

— С удовольствием.

Я не много успел рассказать о Тилли и, откровенно говоря, подумывал, что вовсе умолчу о ней, но в конце концов решил, что раз уж этот мой рассказ должен стать чем-то вроде детоксификации, очищения организма, то, наверное, мне нужно постараться быть честным.

Мы с Тилли были близки, но встречались урывками. Любовью я бы это не назвал, однако между нами было нечто большее, чем чувство, которое может возникнуть у постоянно разъезжающей журналистки и домоседа из религиозного братства.

Бывало, что Тилли отсутствовала несколько месяцев, иногда подолгу жила в Риме, но мы редко виделись, разве что время от времени она приглашала меня на кофе. Она никогда не рассказывала мне о своих мужчинах, но я всегда знал, когда в ее жизни появлялся или исчезал очередной приятель. С годами мы с Тилли хорошо узнали друг друга. Кто-нибудь сказал бы, что даже слишком хорошо.

Тилли жила в старом палаццо недалеко от площади Испании. Само по себе ее жилище ничего особенного не представляло, но там была великолепная терраса с видом на старую Испанскую лестницу, спускающуюся на площадь от проспекта Тринита деи Монти, одно из лучших мест, где можно наблюдать за людьми и наслаждаться ежедневной игрой звуков в римских сумерках.

Она позвала, и я преодолел четыре крутых лестничных пролета, будучи в пограничном состоянии между самоуверенностью и агонией. Входная дверь была открыта, поэтому я вошел и прошел на террасу. На Тилли были сандалии и какое-то просторное платье в восточном стиле. В знак приветствия она поцеловала меня, но как-то по-сестрински, и я сразу понял, что здесь есть еще кто-то.

— Добро пожаловать домой. Где ты была?

— В Каире, затем в Аммане, потом в Анкаре, в общем, галопом по Европам. У меня до сих пор голова кругом идет, — сказала Тилли, подводя меня к своей гостье. — Мария Лурдес Лопес дель Рио, внештатная журналистка, а этот пират — брат Пол, ангел-хранитель Ватикана и представитель духовенства.

Она была латиноамериканкой и выглядела просто потрясающе.

— Buenas tardes,[55]— сказала она с улыбкой.

— Что будешь пить, Пол? — командным голосом спросила Тилли.

— Бурбон, пожалуйста.

Латиноамериканка была невысокого роста, стройная, ее черные волосы были коротко подстрижены, а макияж искусно оттенял фиалковые глаза, так что они казались бездонными. Мы пожали друг другу руки. Ее рукопожатие было полно жизни и энергии; более чем просто крепкое, спортивное.

Но в ней что-то было… я где-то видел ее раньше. И только хотел спросить, о чем она пишет, как вдруг все понял. Спортивное рукопожатие. Ну конечно.

— Великолепный был забег, — сказал я. — Я находился тогда в комнате, набитой парнями, и все мы стоя за вас болели. Те последние сто метров были просто фантастическими.

Молнии блеснули в ее фиалковых глазах, светившихся симпатией и смущением.

— Спасибо. Так быстро я никогда не бегала, ни раньше, ни после соревнований. Может, это Господь бежал в тот день, а не я.

Олимпиада в Австралии. Один из самых длинных забегов. Фавориты выдохлись слишком быстро, слишком рано; малоизвестная южноамериканская участница вырвалась вперед, предприняв последний, отчаянный рывок, и победила, а ее умопомрачительный финиш, как самый выдающийся момент Олимпиады, будут показывать по телевидению еще не одно десятилетие.

Тилли вернулась с моей выпивкой и сказала Марии:

— Пол — мой старый друг.

Но по ее улыбке можно было понять: «Держись подальше». Мне она сказала:

— Мария работает в «Тромпета», это крупный католический еженедельник в Сантьяго. Она пишет о событиях в Ватикане.

— Вы впервые здесь?

— Нет, я уже приезжала сюда однажды, но пастырский визит в Нью-Йорк будет моей первой поездкой с Его святейшеством. Я так взволнована, — ответила Мария.

— Как мило. В следующем году, да?

Тилли пожурила.

— Не приставай. Это будет раньше, чем ты сказал, Пол, и ты это знаешь. Я рассказала Марии, что тебе известно обо всем происходящем в Ватикане, а ты делаешь вид, будто не знаешь, когда и куда отправляется папа.

— Меа culpa. Меа maxima culpa,[56]Мария. Я так занят религиозными размышлениями, что иногда забываю о повседневных делах. Его святейшество собирается съездить домой в Польшу?

Другой папа. Они рассмеялись.

— Ты тоже собираешься в Нью-Йорк? — спросил я Тилли.

— Да, сэр, да, сэр, с тремя полными чемоданами. На самолете папы вместе с Марией. Поехали с нами, повеселимся.

Матильда Райт была лучшей из немногих оставшихся в Риме американских штатных корреспондентов. Она писала о событиях в Ватикане, а также на большей части южной Европы и Ближнего и Среднего Востока; «Зона крови и чеснока», как она это называла. Ее квартира была также и офисом, хотя она так много путешествовала, что вполне могла обосноваться в Стамбуле, Мадриде или Сараеве.

Одна из польских традиций, которую Треди поддерживал и впечатал в свой собственный имидж, — это пышные заграничные поездки. Если на то пошло, он так же, как и Иоанн Павел II, много путешествовал по Италии и частенько наведывался в римские приходы. Треди не раз звал меня с собой, но я так ни разу и не съездил с папой за границу. Все из-за brutta figura, как это звучит по-итальянски, — плохих манер, по крайней мере для того, кого журналисты считают своим человеком в Ватикане. Шутка, конечно.

Даже если вы будете внимательно следить за происходящим в тихих коридорах старейшей на Западе организации, все равно по прошествии пяти лет у вас будет лишь самое скромное представление о том, как и что делается в последнем оставшемся в мире намеренно непрозрачном и невозмутимо авторитарном государстве. Я не утверждаю, что разбираюсь во всех тонкостях, но меня это не особенно волнует. Для друга папы мое поведение, возможно, покажется странным, но это не так. Треди был моим другом, которого неожиданно избрали папой. И наша дружба касалась только нас.

Тилли подняла свой стакан.

— На самом деле мы с Марией пили, чтобы помянуть одного общего знакомого, который скоропостижно скончался, когда я была в отъезде.

— Мои соболезнования.