Логово зверя - Андреа Жапп

Однажды, когда они вместе молились, Никола прошептал на ухо Бартоломео на одном дыхании, заставив того вздрогнуть:

– Мир будет принадлежать нам, если мы сумеем заставить его подчиниться.

Однажды ночью, когда Бартоломео спал в прохладной темноте дортуара, ему показалось, будто он услышал:

– Плоть не подчиняется, а если она колеблется, это удел слабых духом. Плоть надо завоевать, ее надо вырвать.

Никола начал злоупотреблять своей властью почти сразу же после приезда в город «четырех нищенствующих монастырей»*, который насчитывал тогда десять тысяч жителей. Бартоломео был убежден, что монастыри разделяли ненависть, о которой им доверительно сообщали жители, и были причастны к восстанию против королевской и церковной власти.

Сердце молодого доминиканца сжалось от горьких воспоминаний. Эта несчастная девушка с помутившимся разумом, Раймонда, которая утверждала, что по вечерам ее навещают привидения… Подбадриваемая Никола, выслеживавшим девушку, как кошка мышь, она попыталась доказать свою власть, которой, как она утверждала, ее наделила Пресвятая Дева. Она упрямо повторяла заклинания, способные, по ее мнению, язвить[46]крыс и лесных мышей. Несмотря на отсутствие результатов, что положило конец ее стараниям, Никола удалось заставить девушку признаться, будто она виновна в смерти вдовы, своей соседки, скончавшейся в июне от таинственной лихорадки, а также в выкидышах у коров. Аргументы молодого инквизитора были притянуты за уши, тем не менее он сумел убедить ее: Пресвятая Дева не может наделить убийственной властью, даже если речь идет о вредных грызунах. Эту власть дает один лишь дьявол в обмен на душу. Внутренние органы несчастной умалишенной девушки свисали с пыточного ложа. Ее мучения были нескончаемыми. Улыбавшийся Никола смотрел, как кровь капает из обнаженных кишок и медленно стекает в центральный желоб подземного зала, вырытый специально для этих целей. Бартоломео стремглав выбежал из виконтского дворца, презирая себя за трусость. Молодой человек достаточно трезво мыслил, чтобы не поддаваться спасительной слепоте. Он весь светился верой, равно как и любовью к людям. Он мог бы найти в себе силы для борьбы и даже – почему бы и нет? – для разоблачения Никола. Но ему мешало какое-то колдовство, хотя колдовал он сам. Эта слабость, когда Никола гладил его руку… Его изначальная непростительная склонность искать оправдания для того, что было разгулом жестокости, свойственным его соседу по дортуару. Бартоломео любил Никола, но отнюдь не братской любовью. Он любил его и одновременно ненавидел. Он хотел бы умереть и вместе с тем жить, чтобы видеть, как улыбается Никола. Разумеется, Бартоломео знал, что среди церковников распространена содомия, равно как и николаизм.[47]Только не он. Только не он, который мечтал об ангелах, как другие мечтают о девушках или прекрасных нарядах. Пусть этот жестокий прекрасный демон уйдет, пусть он исчезнет навсегда.

– Я ведь с тобой разговариваю, Бартоломео. Что ты об этом думаешь?

Молодой монах сделал над собой нечеловеческое усилие, чтобы ответить равнодушным тоном:

– Я думаю, что это знак благодарности. Разумеется, речь не идет о замечании и еще меньше о наказании.

– Но тебе будет меня не хватать? – продолжал искушать его Никола.

– Да…

Бартоломео говорил правду. Ему хотелось плакать от ярости, но и от горя тоже. Бартоломео был уверен, что его болезненная страсть к Никола была не единственным непреодолимым испытанием, которому ему придется подвергнуться, и от этой мысли ему становилось плохо.

Ежевику и высокие травы еще окутывал утренний туман. Можно было подумать, что земля, завидовавшая небу, источала собственные облака. Сначала Жильбер боялся тумана. Все говорили, что это дыхание привидений и что некоторые из них были так недовольны своей участью, что могли схватить путника и затащить его в преисподнюю. Но добрая фея объяснила Жильберу, что все это домыслы и сказки, придуманные для того, чтобы заставить детей слушаться старших. Туман спускался, когда земля насыщалась водой, а жара заставляла ее испаряться. Только и всего. Это объяснение успокоило Жильбера. Он вдруг почувствовал свое превосходство над всеми этими дурачками, введенными в заблуждение баснями, шитыми белами нитками. Ведь его добрая фея всегда была права.

Жильбер смеялся от удовольствия. Его торба была полна сморчков. Осенние дожди и несколько прошлогодних лесных пожаров создали для них благоприятные условия. Он оставит себе целую горсть сморчков и испечет их в горячей золе, так, как он любит. Остальное, все остальное предназначалось его доброй фее. Да, она была феей, одной из тех фей, которые приспособились к человеческой жизни, делая ее более красивой и легкой. Он в этом не сомневался.

Жильбер рукавом вытер слюну, стекавшую по подбородку. Он ликовал.

Она так любила сморчки, которые он каждой весной собирал для нее! Он уже даже мысленно представлял, как она, взвешивая их в своих прекрасных бледных руках, восклицает:

– Ах, Жильбер! Ну разве они не крупнее тех, что ты собрал в прошлом году? И где ты находишь такое чудо?

Он не скажет ей. Впрочем, он был готов на все, лишь бы понравиться ей. Но он не сумасшедший: если он расскажет ей о своих укромных местах, где растут сморчки, белые грибы и лисички, он больше не сможет преподносить ей прекрасные подарки. Это было бы слишком большим несчастьем, поскольку тогда она не будет улыбаться ему. А эта роскошная форель, которую он ловил руками в холодных водах Юисны! Жильбер выпятил грудь колесом: только ему одному были известны маленькие бухточки, где отдыхали прекрасные рыбы. Впрочем, отправляясь на рыбную ловлю, он предпринимал все меры предосторожности, чтобы за ним не увязался какой-нибудь любопытный, постоянно оборачиваясь и держа ухо востро. Стоя неподвижно посредине тихо несущего свои воды потока, можно было собирать рыбу почти как фрукты. Каждую пятницу он приносил по две форели своей доброй фее, чтобы постный день стал для нее приятным.

Вдруг настроение Жильбера изменилось. Он посуровел. Разумеется, он отдаст жизнь за свою добрую фею. И все же тогда два дня и три ночи подряд он боялся смерти, хотя и спал с ней в одной кровати. Даже во сне на него смотрела смерть с открытыми глазами, он мог бы в этом поклясться. Она источала не слишком зловонный запах, ведь было так холодно. Стояла зима… Он забыл год. Столь безжалостная зима, что многие умерли, даже в мануарий, даже старый каноник и горничная доброй феи, та, которая была толстой. Дама де Суарси разрешила охотиться на своих землях. Он хорошо помнил об этом, потому что поймал несколько зайцев. Сначала он прижался к смерти с открытыми глазами в надежде немного согреться. Но тщетно. В то время он был совсем маленьким и не знал, что смерть забирает тепло. Когда они – те, другие – наконец наткнулись на них обоих, на смерть и на него, они вытащили смерть с открытыми глазами на улицу и бросили ее в телегу, нагруженную другими трупами. Один из них сказал: